Игра в гейшу. Peek-a-boo - стр. 19

Однажды я украдкой записала на диктофон одно поразившее меня батюшкино раздумье:

– Меня, грешного, Господи помилуй, интересуют не только моральные нормы, признанные людьми над собой, как законы всеобщие, но и непонятные законы души отдельного человека, и наложение этих законов, и их несовпадение. В сегодняшнем мире я, грешный, Господи, прости и помилуй, вижу единственную трагическую фигуру, через которую проходят все боли этого мира – женщину. Господи, спаси и сохрани ее, продолжательницу рода человеческого.

Уже поздним вечером, когда на «ферме» все угомонилось и стихло и мы с Машкой запрятались под свои одеяла, я услышала, что она плачет. Беззвучно, выдавая себя только дыханием.

Не включая ночника, я тихонько подсела к Машкиному изголовью:

– Хочется чего-то сказать, Маш?

Она отрывисто задышала:

– Хочется…

– Ну?..

– Не скажу… – Она высморкалась в бумажный платок.

– А отцу Иллариону?

– Сказала. – Она разрыдалась.

– А он? – переждав приступ, спросила я.

– Не скажу.

– Почему?

– Не спрашивай. Я боюсь.

– Накапать валосердина?

– Накапай.

Машка выпила успокоительное и затихла. Я подошла к окну. Там, за стеклом, в желтом фонарном свете опадала листва и не было никого-никого.

О том, что я увидела на Тверской, я не сказала Машке ни слова.

Олег с Ярославой торчали в пробке перед самым поворотом на Рублевку. Ярославе приспичило пообедать в A.V.E.N.U.E., хотя она прекрасно знала, что Олег просто на дух не переносит этой стеклянной кубышки в восьми километрах от Barviha Luxury Village. Вот именно эту «нелюбовь» Ярославе и нравилось изредка эксплуатировать в отместку за многое, чем периодически досаждал ее муж-олигарх.

– Бесить можно любя, – заявила ее героиня, тончайше закамуфлированная внешним лоском и тактом стерва, в дописанной утром главе. – Когда человек чего-то не хочет, а выказывать это ему никак не с руки… Показушное благородство… Он вроде вытянутой из бумажника купюры. Мни, сколько хочешь…

Ярослава любила на себя примерять образы своих героинь.

– Закажу себе кусок мраморной говядины с овощами на воке, – задумчиво дразнила мужа Ярослава. – Это по-японски. А на десерт… на десерт, пожалуй, тирамису с граните «Калуа». Ты как к японо-тайским вариантам?

Олег молча усилием воли давил в себе нарастающее негодование.

– Ты меня слышишь, дорогой? – Ярослава неслышно положила Олегу на колено левую руку с идеально отманикюренными ногтями.

– Слышу, конечно, – ничем не выдавая себя, улыбнулся Олег. – Мне бы просто жареной картошки с луком. И огурца, соленого и холодного.

– А на русской печи под лоскутным одеялом тебе не хотелось бы потом переспать? Не снимая валенок?

– С тобой? – непробиваемо подыграл Олег.

– А что?

Он метра на три, не больше, передвинул вперед Merсedes, потом отозвался:

– С тобой хоть сейчас.

– Молодец. Постоянная готовность номер один.

– Славка? – Олег откинулся на подголовник. – Ну чего тебе? Петляешь, петляешь, как лиса.

– Которая все равно прибежит в магазин. На воротник, – закончила Ярослава. – Да?

– Это все твои писательские понты.

– А ты у нас что, Лермонтов?

Олег вопросительно посмотрел на Ярославу:

– Это как?

Ярослава негромко и нарочито женственно продекламировала: