Игра в Джарт - стр. 26

Страх – первый враг, которого любому надо бы одолеть, вот и все.

Но он не знал, как сказать ей. Да что там, столько слов Кочевник и за год бы не произнес, а от мысли, что надо сказать их прямо сейчас и все разом, даже взмок.

Резко рванув ворот дэгэла, чтобы перевести дух, нащупал у сердца тот обрезанный рукав – и сердце взыграло. Обрадовался сильно.

Вот оно! То, что надо.

Он не знал, как сказать ей, но теперь мог ее просто утешить. Обнова – да если еще угодить – успокоит любую девушку лучше тысячи слов! Будь она даже Хан-Гароди, чудесной птицей, рожденная силой огня.

Потянул из-за пазухи лоскут красного шелка, спросил у лисы:

– Можно, я возьму это?

– Ты уже это взял, – насмешливо отвечала лиса.

– Можно, я возьму это… насовсем?

– Ну возьми.

Кочевник кивнул – спасибо, мол – и подошел к Птице, что маялась страхом, тревогой.

Достал из ножен свой серебряный хутага, сложил пополам нежный, переливчатый шелк и прорезал сверху. Бережно натянул на Птицу. Пригладил ей перья.

– Ты вроде хотела попонку? Такая подойдет?

Обрывки красных шелковых нитей трепетали на ветру. Море в лукавом свете зари неустанно катило алые волны к розовым скалам.

Занимался рассвет.

Он не знает, – говорит богиня, – что ворота Аида стоят настежь, и что это его последнее солнце.

Еврипид, Ипполит[2]

Солнце поднималось из моря, и первые лучи его словно бы нарочно расцветили гребни волн ру-_ биновым, кровавым блеском. Корабль вошел в пролив. Упали паруса, с грохотом побежала якорная цепь. Шлюп, отчаливший от правого борта, приближался к берегу, лавируя между лодок и множества других судов, больших и малых.

У пирса и смотровых площадок толпились стайки любопытных. Для жителей портового города уходить в море было делом обычным. Рыбаки, торговцы и матросы – все они, так или иначе, кормились от его щедрот. Но вернуться каждый раз считалось большой удачей, оттого любой прибывший корабль приветствовали с берега, оставив на время все свои заботы, хоть два-три человека. Однако же корабль, на парусе которого красовалась бычья голова с цветком на лбу, ничуть на рады были видеть в порту Южных Врат.

Его встречали – редчайший случай! – проклятиями и бранью, и беспокойство, вызванное прибытием злосчастного судна, никак не унималось, а, напротив, расползалось по всему порту, и даже городу – как расползается опасная зараза, завезенная из дальних, чужеземных краев.

Из шлюпа выбрались трое. Взгляды их были так же надменны и тяжелы как поступь. Блистающими драконьими крыльями бились от ветра плащи – алый, белый и золотой. Ладони лежали на рукоятях обоюдоострых топоров, висевших у пояса, и намеренно выставленных напоказ. Это можно было счесть ненужной заносчивостью, а можно – и необходимой предосторожностью, ибо страх, внушаемый повсеместно рыцарями Быка и Чаши, столько же укрощал толпу, сколько и будоражил.

Рыцарям плевали вслед, проклинаемые же рыцари равнодушно зашагали прямиком к трактиру «Лепесток Ветра». Впереди шел мечник в алом плаще. Рослый, светловолосый, он отличался спокойной решимостью движений, свойственной людям, с детства привыкшим противостоять опасности и собственному страху. Два шрама перечеркивали, почти сводили на нет красоту юного лица. Человек несведущий счел бы его предводителем этого маленького отряда, но человек сведущий объяснил бы, что первый удар в битве обычно принимали на себя рыцари низшего ранга – самые молодые и самые никчемные, и это было вполне разумно. Безудержная отвага молодых если не сокрушала, то устрашала врага, а у никчемных появлялась возможность переиграть судьбу, или хоть погибнуть с честью.