Игра без правил - стр. 6
– Читали то, что привезли? – пытливо поглядел на него Иван Сергеевич – Или так, выступаете в роли приемо-передаточного звена, подменяя почту?
– Подменяю, – не стал скрывать Аркадий.
– Я сейчас как машина, остановившаяся около нефтяной скважины, – грустно усмехнулся шеф. – Горючего пропасть, а заправиться нечем. Проклятая болезнь, сахарный диабет, недостаток инсулина. Поэтому и получается, что нефти хоть отбавляй, но она еще не бензин, в моем случае, не сахар.
– А инъекции?
– Это хорошо, когда человек молод и у него нет целого букета болячек, – тихо посмеялся академик. – Зато у старого масса времени для размышлений и переосмысления прожитого. Как вы думаете, почему они не поехали ко мне сами, а послали вас? Ну, не стесняйтесь, говорите. Я знаю, что меня давно списали.
– Ну что вы. – Аркадий изобразил на лице смущенное недоумение.
– Научились лгать, – печально констатировал Иван Сергеевич. – Хотите, открою секрет, почему не поехал Афанасий Борисович или другой заместитель? Я всю жизнь стремился заниматься чистой наукой, а на администрирование меня не хватало, не оставалось времени. Потому и подбирал себе замов-бюрократов. А что такое бюрократ в науке? Это сплав дурной нравственности с мыслительной импотенцией, поскольку они, как правило, люди малоодаренные в научном плане, и если их освободить от кресел, сидя в которых они подписывают подготовленные другими бумаги и утверждают рожденные исполнителями идеи, то научный бюрократ окажется не у дел. Впрочем, как и любой другой. Поэтому братцы-бюрократы всегда держатся тесной кучкой, объединяясь в сообщества ничего толком не умеющих, но страстно желающих иметь ценности, которых сами создать не могут. Теперь они боятся, как бы я их напоследок не пнул под зад, и не едут, подлецы.
– Но Афанасий Борисович доктор наук, – робко возразил никак не ожидавший подобных откровений ошарашенный Лыков. Шеф его не на шутку озадачил: тихий, желтый старикан, укрытый толстым пледом, а поди ж ты, кусается. Неужто и правда надеется перебороть болячки и вернуться? Вот тогда даст шороху в институте.
– Формальный признак, – небрежно отмахнулся академик. – Такие, как Афанасий, не могут жить без регалий и полагающихся к ним дотаций. Стахановцы от науки. Находят беспроигрышные «диссертабельные» темы, заполучают научных руководителей-корифеев и лепят горбатые работенки, без запинки проскакивая через ученые советы. А настоящих ученых-то раз-два и обчелся! ВАК выбраковывает всего пять процентов докторских и полпроцента кандидатских, штампуя решения советов. Сам сидел в ВАКе, знаю, что на обсуждение докторской затрачивается в среднем не более трех минут.
Иван Сергеевич взял с подоконника пачку «Казбека», вытряхнул из нее папиросу и прикурил. Лыков беспокойно ерзал на стуле – ну дает дед, всех по костям раскладывает, прямо как в анатомическом театре. Неужели сам никогда душой не покривил, не получил денежки зря? Или сейчас, по прошествии многих лет, ему все представляется в ином свете, особенно собственная жизнь и судьба в науке? Стоит ли спрашивать об этом или лучше молчать и слушать? А время идет, идет…
Бросились в глаза пальцы академика, зажавшие мундштук папиросы, – какие они тонкие, с отливающими синевой ногтями, хрупкие, словно косточки в них истончились и обтянулись воскового цвета кожей. Сколько же лет Ивану Сергеевичу? Раньше Аркадий об этом никогда не задумывался – что ему главный шеф? Они существовали как бы в разных измерениях – тот на симпозиумах, в президиумах, в собственном кабинете, охраняемый непреклонно-бдительной секретаршей, с презрением относившейся к любому сотруднику, не достигшему должности хотя бы завлаба, а Лыков – всегда в общей массе, в зале на собраниях или в колхозе на картошке, куда не попадает начальство. На банкеты его тоже никогда не приглашали, разве велят сгонять на рынок за зеленью. И вот судьба, капризная и ветреная дама, выкинула неожиданную штучку – сидит мэнээс Аркадий Лыков напротив академика, причем в квартире последнего, и слушает его излияния. Неужели шефу надо было серьезнейшим образом заболеть, чтобы снизойти до бесед с научными козявками?