Иду на свет - стр. 26
В тот день, когда она действительно собиралась сделать шаг навстречу! В день, когда не искала отмазки. Просто вот сейчас уже не может закрыть глаза на ту, которую он «очень любил», а теперь встречу с которой скрывает. Потому что…
По скулам гуляют желваки. Мужской взгляд впивается в её лицо.
– Давай, малыш… Бей ещё больнее, ты же можешь…
Слова Данилы – очень тихие.
Он возвращает её в произошедший когда-то давно разговор. Она умеет находить болевые точки и безжалостно бить. Он однажды просил взвешивать, когда ведет себя так.
Но это не отменяет того, что он так и не ответил…
В кухне тихо. Оба знают, что обоим же плохо. Между ними просто стол, а будто пропасть. И из-за этого ещё больней.
Санта прячется за своим непробиваемым стеклом. Данила тоже будто отстраняется. И это ни разу не похоже на их рабочий субординационный игнор «во благо». Это разрушает.
– Я правда собиралась к маме…
Санта шепчет, Данила снова усмехается.
Ведет по бровям, вжимает кулаки в камень столешницы, мотает головой. Так, будто в ней слишком много информаций. Так, будто вечно отгоняет лишнее.
– Но не собралась.
Отталкивается. Делает шаг из кухни, не глянув.
Что будет дальше – Санте понятно. Он уходит просто. Наверное, прав. Наверное, это сейчас – лучшее, что можно сделать. Но чем ближе он к коридору, тем ей страшнее.
Плечи болезненно пощипывает, в груди тесно, у самой сжимаются кулаки…
– Даня!!!
Она окликает громче, чем они разговаривали. Истерично, наверное. Немного отчаянно.
Соскальзывает стопой с табурета и подается телом за ним. Смотрит в спину, чувствуя, как сердце больно бьется.
Мелькает мысль, что если он сейчас так и уйдет – не оглянувшись – она умрет на месте. Но он не смог бы.
Её Даня – нет.
Колеблется секунду. Может две.
Потом разворачивается. Возвращается к ней. Обнимает сильно, не боясь протеста. Вжимается носом в ухо, дышит горячо и громко…
Наверное, чувствует, с какой силой её руки стягивают пуловер на спине, но ничего не говорит.
Вот так им тоже плохо. Но хотя бы не безнадежно.
Когда он обнимает, в нём практически невозможно сомневаться. Санте даже кажется, что час терапевтической близости – и она сама всё победит. Обо всём забудет. Во всё поверит.
– Я так не хочу…
Она снова шепчет, жмурясь с силой, наполняя легкие чистым запахом любимого человека. Без примеси. И без сомнений.
Его сердце тоже бьется быстро. Его боль вот сейчас для неё тоже ощутима.
Она искренна. Он это знает.
Чуть ослабляет хват. Целует в щеку, едет к губам, прижимается к ним, гладит по волосам, по лицу. Отрывается, смотрит. Жрет взглядом…
Душу рвет.
И себе, и ей.
– Я тоже. Так не будет. Я тебя люблю, хорошо? Мы устали просто. Я поеду. Надо отдохнуть, а то разговор не клеится. У тебя всё хорошо? Никто не обидел?
Санте становится стыдно за брошенное сгоряча обвинение в безразличии, горло сжимают слезы. Она не может ответить, только переводит голову из стороны в сторону. Видит, что Даниле чуть легче.
Он даже улыбается, когда она складывает губы в беззвучном «извини»…
Потом снова же целует, нежно гладит по волосам…
– Всё будет нормально, не сомневайся. Просто случаются сложные дни…
И пусть Санте понятно: дело не просто в том, что день «сложный», она кивает. Снова следит, как Данила идет в сторону коридора, как обувается, набрасывает на плечи куртку.