Размер шрифта

Идея вечного возвращения в русской поэзии XIX – начала XX веков - стр. 23

, выбрасывающее сознание человека назад к своему существованию. Сознание ищет устойчивой опоры в существующем, в сущем («Кругом оплота ищет он»).

В оде Державина «Бог», которая может быть рассмотрена в качестве претекста пушкинской «Тавриды», представлена близкая по смыслу экзистенциальная ситуация. У старшего поэта лирический герой, сопоставляя свое Я с божеством, приходит к осознанию своего полного ничтожества. Ничтожество это выражено у Державина в максимально гиперболических формах:

И что перед тобою я?

В воздушном океане оном,

Миры умножа миллионом

Стократ других миров, – и то,

Когда дерзну сравнить с тобою,

Лишь будет точкою одною;

А я перед тобой – ничто.

Однако следующая строфа дает отрицание этого тезиса:

Ничто! – Но ты во мне сияешь

Величеством твоих доброт;

Во мне себя изображаешь,

Как солнце в малой капле вод.

Ничто! – Но жизнь я ощущаю,

Несытым некаким летаю

Всегда пареньем в высоты;

Тебя душа моя быть чает,

Вникает, мыслит, рассуждает:

Я есмь – конечно, есть и ты!

Достигнув глубочайших пределов собственного ничтожества, герой сразу же восходит к утверждению максимальной полноты своего бытия:

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь – я раб – я червь – я Бог!

Но, будучи я столь чудесен,

Отколе происшел? – безвестен;

А сам собой я быть не мог.

«Ничто» переходит во «все». Условием этого перехода у Державина выступает осознание единства божественной и человеческой природы.

У Пушкина эта философская проблема получает иное решение. В поисках надежного и устойчивого бытия сознание склонно обращаться к трансценденции – коль скоро в этом мире оно не находит такого бытия. Так сознание бежит от этого мира в сферу потустороннего, и Пушкин сначала испытывает именно этот путь:

Конечно, дух бессмертен мой,

Но, улетев в миры иные,

Ужели с ризой гробовой

Все чувства брошу я земные

И чужд мне будет мир земной?

Ужели там, где всё блистает

Нетленной славой и красой,

Где чистый пламень пожирает

Несовершенство бытия,

Минутной жизни впечатлений

Не сохранит душа моя,

Не буду ведать сожалений,

Тоску любви забуду я?..

«Конечно, дух бессмертен мой». Под духом здесь понимается то же самое, что и сознание, душа (третий стих строфы снизу), Я (последний стих). От потока становления герой обращается к Я как к самотождественной сущности, способной дать искомую опору. Эта сущность наделяется бессмертием, вечным существованием. Однако это вечность трансценденции, вечность, противостоящая конечному земному бытию. В этом плане особую значимость приобретает вводное слово «конечно» – такая конструкция придает утверждению явно ощутимый оттенок сомнения, неуверенности. Сильнее и утвердительнее звучало бы: «Дух бессмертен мой». Испытав ужас небытия, герой пытается найти убежище в вере в трансценденцию. Но, в отличие от героя державинской оды, он скорее хочет верить, чем верит на самом деле. Любовь к земному существованию не позволяет ему принять окончательное решение в пользу потустороннего мира: «Ужели с ризой гробовой все чувства брошу я земные?».

Так в тексте появляется вторая конструктивная оппозиция: «иные миры» и «мир земной». В ином мире «все блистает нетленной славой и красой» и «чистый пламень пожирает несовершенство бытия». Но именно это требование отвратиться от всего становящегося и конечного земного мира герой Пушкина не может до конца исполнить: «

Страница 23

На следующую страницу