Идеал недостижим. Роман - стр. 28
Как-то к нему в кабинет зашел один из его подчиненных, пожилой каракалпак.
– Начальник, сегодня пораньше отпусти, Сын болеет.
– Ну что ж, идите.
Старик и раньше обращался к нему с подобными просьбами, и Вадим никогда ему не отказывал.
– Спасибо. – Каракалпак вышел, но тут же вернулся. Он был серьезен. – Хороший ты человек, начальник. Очень хороший. Я тебе добра хочу. Уезжай отсюда! Если народ поднимется – русским плохо будет!
Вадим был поражен.
– Спасибо. Буду иметь в виду, – хладнокровно ответил он. – Можете идти.
Вадим несколько раз участвовал в праздничных трапезах. Как правило, он был единственным русским. Гости рассаживались на полу, на подстилках, вокруг огромного блюда с пловом. Какой-нибудь начальник мог подцепить кончиком ножа горсточку плова и протянуть отличившемуся подчиненному. Это считалось знаком внимания и расположения. Тот подползал на четвереньках и слизывал плов.
Начальников здесь почитали. К нему тоже относились как к большому начальнику.
Однако новые впечатления нисколько не заглушали душевную боль. Он почти не спал. Ночи напролет ходил из угла в угол. А если засыпал, то ненадолго. Пробуждался с чувством мучительной тревоги и снова начинал ходить.
Он понимал, что больше находиться в таком состоянии нельзя. Надо было отвлечься. В архиве он наткнулся на уникальные документы – переписку между хивинскими ханами и высокопоставленными российскими чиновниками, и русско-иранскую переписку. И он решил – заставил себя – писать кандидатскую диссертацию на эту тему. Он работал каждую свободную минуту, день и ночь. Наверное, ни одна диссертация не писалась еще с таким рвением.
Может, он нашел свое призвание? Вадим начал мечтать, что со временем станет известным ученым-историком. Напишет тома научных трудов. О нем будут говорить, его будут узнавать. Вот тогда Коган поймет в полной мере, кого она потеряла.
Но и диссертация не заглушила его муки. Видимо, по какому-то закону своей души Лунин должен был выстрадать горе до конца.
С Ольгой они виделись часто. И на работе, и на улице. Иногда он заходил в гости. Она в него влюбилась. Наверно, еще тогда, в грузовике. Бывшая княгиня очень хотела, чтобы Вадим женился на ее дочери. Считала его подходящей партией. Однажды она сказала, что они обеспеченные люди. И в доказательство своих слов выдвинула ящик комода. В нем лежали фамильные драгоценности – различные украшения из бриллиантов и золота. Удивительно, что княгиня смогла их сохранить.
Но Вадим относился к Ольге лишь как к хорошей знакомой.
Пришло письмо от Маши. Адрес, очевидно, дала мама. Маша с юмором описывала свою жизнь, учебу в институте. В том же шутливом тоне сообщала, что очень соскучилась. Как будто между ними ничего не произошло. В этом была вся Маша. Она не любила жаловаться. Не любила унывать. И все же между строк чувствовалось, что ей тяжело. В конверт были вложены две маленькие фотографии, на которых она улыбалась своей веселой обворожительной улыбкой. На обратной стороне одной фотографии Маша написала: «Я, вероятно, никогда не буду серьезной». А на другом снимке: «Немного глупое выражение лица. Но ничего, посмотри и никому не показывай, ладно?» Вадим на письмо не ответил.
Он получил от Маши еще два письма. И тоже оставил их без ответа. Больше она не писала.