И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши - стр. 53
Угощением мы были поражены: суп с пирогом, жареный гусь с яблоками и гречневой кашей и – о, верх блаженства! – большая форма чудесного крема… Разговоры шли самые оживленные и веселые.
Во время чаепития раздался звонок и пришел Юрий Дмитриевич – племянник Елены Алексеевны, московский студент, уже два месяца живший в Петербурге по делам. Он был мрачного вида, носил ботики, которых петербургские студенты никогда не имели, и говорил мрачным голосом об абсолютах. За это я и прозвала его «ботики-абсолютики».
Своим появлением Юрий Дмитриевич не внес веселья в нашу компанию. Впрочем, он усердно пил чай с вареньем; чтобы оживить его, Елена Алексеевна спросила:
– Юрий, как ты находишь мою молодую компанию?
На это он ответил, понуря голову:
– Лина у вас красавица, Авдотья Михайловна красива, Катя – хорошенькая, – а потом замолчал.
Все трое посмотрели на меня, посмеиваясь. Катя хлопнула его по плечу и сказала:
– Что же вы ничего не сказали о Саре Васильевне?
Не менее мрачно он ответил:
– Сара Васильевна лучше всякой красавицы.
Я показала длинный нос своим приятельницам и бросилась к нему с громким возгласом:
– «Ботики-абсолютики», напишите и выдайте мне аттестат на красоту!
– Ах, так это вы прозвали меня «ботики-абсолютики»? Ничего я вам не напишу.
Давил Абрамович Каменский
С этими словами он поднялся и заявил, что ему необходимо пойти закончить какой-то философский разговор.
Мне казалось, что «ботики-абсолютики» говорили слишком небрежно, и это меня обидело. Я гордо сказала:
– А-а-а! Вот вы как ко мне относитесь, знайте, что при первом же удобном случае я продерну для общей потехи вашу домашнюю философию, как продернула адвоката за его фразу.
Домашний философ поспешил уйти. Во дворе его встретила компания братьев Павловых и затащила обратно.
Мы хотели закрыть было дверь в свою комнату и там принимать своих гостей, но Елена Алексеевна пригласила и их войти к себе на чай и танцы. Тут-то пошла всеобщая потеха над суждением «ботиков-абсолютиков». Заиграла Елена Алексеевна кадриль. Катя танцевала со своим женихом, ветеринар с Линой, Дмитрий Петрович с Авдотьей Михайловной, а неистовый Егорка – со мной.
Иван Петрович не танцевал, а сидя за занавеской в нашей комнате, предавался печальным размышлениям, о которых рассказал мне много позже.
– Вот человек Егорка – знает ее только два месяца, а сумел уже высказать ей, как она ему нравится. А я никак не могу решиться сказать ей, что она для меня значит. Не будь ее здесь, я бы никогда не ходил сюда.
Тут он был потащен одной ангажированной дамой и принял участие в новой кадрили, устроенной братом Авдотьи Михайловны.
Среди нас был молодой студент из медицинской академии>39. О его развитии мы понятия не имели, так как он не решался открывать рот в нашей компании. Зато он прекрасно пел баритоном, брал уроки у лучшего учителя по итальянской опере и влюблен был без памяти в Киечку, он не мог оторвать глаз от ее лица.
Вдруг встает он и, сверх обыкновения, останавливается передо мной, хотя его глаза влюбленно смотрят в сторону Кии:
– Мне приказано спеть вам арию. «Онегин, я скрывать не стану», – и замечательно спел ее.
Когда мы все поблагодарили его, и я пожелала узнать, кто доставил мне такое удовольствие, он ответил, что этого ему сообщать не приказано. И поспешил на свое место возле Киечки. А Дмитрий Петрович указал пальцем на Ивана Петровича, уже сидевшего, как и всегда, на окне за портьерой. Я подумала: у Кии брат-студент последнего курса, а дома богатый отец. У меня же дома – брат-гимназист и больная мать, оставившая на время по болезни свою службу. На все про все у меня только мой острый язык. Да потому я серьезно заявила: