И. П. Павлов – первый нобелевский лауреат России. Том 2. Павлов без ретуши - стр. 15

– А Дроздова? – сказала я.

– Дроздову я люблю, как сестру. Знаю, что она красивее вас! Может быть даже умнее, и любит меня всей душой. Но мне не надо никого, кроме вас. Я вижу по вашему лицу, – говорил он сквозь слезы, – что вы не любите меня, но дайте мне хотя бы надежду, дайте обещание поближе узнать меня и только тогда дать решительный ответ. Посмотрите, что за день, что за радость кругом, а вы не хотите порадовать меня надеждой!

И он запел своим чудным голосом:

– Хорошо, – сказала я, жалея его всей душой, так как никакой нежности к нему не чувствовала.

– Тогда закрепим наш договор поцелуем, одним единственным поцелуем!

– Ну вот, это не годится. Это походит на ухаживание Волгина, – сказала я, смеясь.

– Что делать! Удовольствуюсь поцелуем вашей дорогой маленькой ручки. Завтра буду вас провожать.

Раиса Васильевна Карчевская (в замужестве Хмельницкая) – сестра С. В. Павловой

Простилась я с птенцами моего крестного и с ним самим. Дома уложила свой скудный багаж. Устала, а заснуть никак не могла. Жаль мне было, бесконечно жаль веселого и сердечного Орловского.

Утром мы простились со многими навсегда. Я поехала домой к моим нежно любимым сестрам, матери и брату.

Вся семья была очень рада моему приезду. Мы превесело провели время за первым обедом. Все были довольны и каждый по-своему стремился меня побаловать.

Евстигней Никифорович Хмельницкий – муж Раисы Васильевны

Вот после обеда уселись мы с любимой сестрой Раечкой на диванчике в детской, она обняла меня и сказала:

– Ты все время писала веселые письма? Ну а как было на деле?

– Что же сказать, по правде было холодно и голодно!

– А ты все смеялась?

– Да, смеялась, потому что не хотела, чтобы меня жалели. Но, Рая, верь мне, что после того, как я взяла на себя труд бывать на всех экзаменах нашей гимназии (при Педагогических курсах была гимназия для многих практических занятий) и записать все любимые вопросы экзаменаторов, я уверена, что на будущий год буду жить хорошо и иметь много уроков.

Вскоре по приезде я отправилась к своему любимому учителю. Боже мой, боже мой, какую перемену я в нем нашла! Обрюзгшее лицо и вместо приятного нежного баритона – какие-то хриплые звуки.

Обрадовался он мне сильно. Схватил за обе руки и приблизил:

– Хотел бы спеть, но не могу, а только скажу вам – и он прочел лермонтовский «Утес».

– Что же, тучка, спалила свои крылышки?

– Тяжело пережила тучка последнее слово, слышанное ею от вас: поздно. А теперь от чистого сердца она должна сказать со своей стороны: поздно! – и упали слезы на мои руки…

Поговорили о моих занятиях, о том, что интересовало молодое поколение, в конце концов он сказал:

– Может, на будущий год и это меня не будет интересовать. Чтобы не расплакаться, я быстро простилась и ушла.

На второй год приехала я в Петербург вместе со своим старым и горячо любимым другом – моей ненаглядной Киечкой, с которой я и прожила до окончания курсов. К моему сожалению, она поступила на только что открывшиеся Бестужевские курсы^>9, а я не захотела изменять моей педагогике. Это не мешало нам жить душа в душу, как мы прожили два года в Гимназии.

Народу стало к нам ходить пропасть. Мои комнатки сильно пострадали против первого года. Зато было необычайно весело.