И нет рабам рая - стр. 35
– Уехал за водкой и не вернулся, – безнадежно продолжала Морта, коря себя за то, что зря тащилась две версты. Господи, с кем я говорю, сетовала она, глядя на прирученную птаху, безмятежно сидевшую на плече у Семена. Что с ним говорить, что с деревьями или птицами – все одно.
Галка вдруг взмыла с плеча Семена в по-весеннему распахнутое небо, покружилась над развилкой и улетела за лес.
Семен вскинул голову, проследил за ее полетом, благословил взглядом и перевел его на отчаявшуюся Морту.
Та закрыла руками живот, как бы оберегая его от этого взгляда – долота, в котором уже не было и намека на благословение.
– Ты не плачь, – неожиданно сказал Семен.
– Я… я не плачу, – съежилась под его взглядом Морта, превращаясь в комочек меньше той, взмывшей в поднебесье, галки.
– Плачешь… Все слезы высыхают, кроме этих… потому и нельзя их скрыть…
– Кроме каких? – принудила она себя спросить.
– Этих… невидимых… Они текут у тебя из глаз… И у птиц они текут, и у деревьев… И я утираю их, и деревья и птицы утирают мои, и нам весело страдать вместе… Дай я утру!..
И Семен протянул к ней руку. Но насытившись словами, запустил ее в волосы под ермолку и почесался.
Морта собралась было в обратный путь, но услышала скрип колес. Телега катила из местечка, и издали было трудно различить, сколько в ней седоков.
Поначалу Морте показалось, что только двое, но когда воз приблизился, она, кроме урядника Ардальона Игнатьевича Нестеровича, лавочника Нафтали Спивака и парикмахера Берштанского, увидела еще двоих – синагогального служку и солдата с ружьем на коленях и самокруткой в зубах.
Когда телега поравнялась с ней и Семеном, Морта, обращаясь неизвестно к кому, спросила:
– Куда вы?
– Да уж, наверно, в острог. На Пасху, – бросил парикмахер Берштанский, но, поймав сердитый взгляд солдата, замолк и привалился к грядке.
Солдат обдал его, как презрением, махорочным дымом.
– В Россиены мы, – снизошел правивший лошадью Ардальон Игнатьевич.
Но и он больше не проронил ни слова.
Синагогальный служка тер слезившиеся на ветру глаза, а Нафтали Спивак, вытащенный, видно, из теплой постели, походил на бескрылого филина – рад бы взлететь, да не может.
– Возьмите меня! – плетясь за телегой, проговорила Морта.
– Не велено! – прогудел солдат, натужно выдувая изо рта и ноздрей бело-голубые колечки дыма.
– Жена она, – прошамкал Нестерович, пытаясь умаслить стражника, – ну этого… корчмаря… Может, возьмем, а? – И, не дождавшись ответа, бросил Берштанскому: – Подвинься!
Парикмахер подвинулся, а синагогальный служка, перевесившись через грядку, помог беременной забраться в телегу.
Откуда солдат знает Ешуа, мелькнуло у Морты. Он до сих пор никакого дела с солдатами не имел.
За Видукле, в каких-нибудь двадцати верстах от Россиен, молчавшая всю дорогу Морта спросила по-еврейски:
– Стряслось что?
– Разговорчики! – насупился солдат.
– Господи! – вырвалось у Нафтали Спивака.
– Разговорчики!
– Ну и дожили! Даже с Богом нельзя!..
– Я покажу тебе Бога, морда, – ощетинился стражник и для острастки приподнял ружье.
Ардальон Игнатьевич Нестерович, который дохаживал в урядниках последние дни – после Пасхи его должен был сменить другой, построже да и помоложе, из Вилькии – участливо глядел на Морту, на погорельца Спивака, на парикмахера Берштанского, стригшего и брившего его почти что четверть века даром, за ради уважения к начальству, на чахлого синагогального служку, не забывая и про свою должность возницы, тускло отражавшую заходящее солнышко его прежней службы, пусть не ахти какой, но все-таки царевой.