И даже небо было нашим - стр. 58

– Как ты сюда добрался?

– Пешком.

– Пешком? Откуда?

– Из Специале.

Наччи расхохотался, но, когда до него дошло, что Берн не шутит, замолчал.

– Теперь я понимаю, кто ты. Ты – племянник Чезаре и Флорианы. Они всегда описывали тебя как чудаковатого парня.

– Да неужели? – холодно произнес Берн.

Наччи настоял, чтобы Берн поужинал с нами. Это был единственный раз, когда мне довелось есть вместе с хозяином, хотя он все время говорил только с Берном.

– Отведи этого парня в общежитие, – сказал он мне, вставая из-за стола, – он не держится на ногах. А ты передай от меня привет Флориане и Чезаре.

Когда в соседней комнате включили телевизор, Берн вскочил на ноги. Он собрал в салфетку хлеб и еду со своей тарелки, затем молча, одними глазами приказал мне сделать то же самое. Потом достал из холодильника две банки кока-колы и йогурт и спрятал их под толстовку.

– Что ты делаешь?

– Я возьму только это. И еще вот это, – добавил он, доставая упаковку яиц.

– Так нельзя, Берн!

– Никто не заметит. Здесь полно всякой еды.

Мы выскользнули из дома Наччи и пробрались в общежитие. Берн остановился на пороге и оглядел комнату.

– Вот моя кровать, – сказал я, но Берна, похоже, это уже не интересовало.

– Поторопись.

– Я не могу вернуться на ферму. Чезаре ясно дал мне это понять.

– А мы туда и не собираемся.

Он сделал шаг вперед и чуть не упал на одно колено, но успел ухватиться за дверной косяк.

– Что с тобой?

– Ерунда, в спине кольнуло. Надо посидеть.

Но он не сел, а лег поперек двух кроватей. Лежал и глядел в потолок, дыша сквозь стиснутые зубы. Грудь под толстовкой вздымалась на несколько сантиметров вверх, и я заметил, как сильно он похудел. Потом он закрыл глаза и надолго замолчал.

– Что случилось, Берн? – спросил я наконец.

– Он уничтожил все мои книги.

– Кто?

– Чезаре. Показал, кто он на самом деле.

Наступила пауза. Но я знал, что последует продолжение. Так и вышло.

– Однажды вечером он вошел в нашу комнату и вывалил все книги из шкафа на пол. Он кричал: «Ты больше не будешь позорить наш дом!» Потом подобрал одну книгу и стал вырывать из нее страницы. Я не остановил его, я был словно загипнотизирован. Хотел увидеть, как далеко он зайдет. Он раздирал книги пополам, одну за другой. Но книги были не мои, а библиотечные, их надо было вернуть. Вспомнив об этом, я очнулся. Попытался вырвать книгу, которая в тот момент была у него в руках, но он не отдавал. Он говорил: я делаю это ради тебя, Берн, позволь Господу освободить тебя! Дал мне пощечину. Потом какое-то время стоял с наполовину разодранной книгой в руке, ошеломленно глядя на меня. А затем, наконец, ушел.

В уголке левого глаза у него выступила слеза. Я лег рядом с моим братом, наши головы были совсем близко. Когда он повернулся лицом ко мне и заговорил снова, я ощутил его терпкое дыхание.

После того вечера мы не сказали друг другу ни слова. Я дал себе клятву больше никогда не говорить с ним.

Мы с Берном молчали. Снаружи умирало солнце, и комната стала лазурной.

В дороге он сидел позади, обхватив меня за пояс, и в какой-то момент приложил ухо к моему плечу. Потом вытянул руку и раскрыл ладонь, словно хотел остановить встречный поток воздуха. Пакет с остатками еды, которые я прихватил из ресторана, унесло ветром.

Мне никогда еще не приходилось так долго вести мопед. Когда мы добрались до окрестностей Специале, у меня болели руки.