Хроники русского быта. 1950-1990 гг - стр. 18

В назначенное время нас собрали в ЦК и мы, не успев даже познакомиться, были препровождены в маленький, очень уютный, прекрасно отделанный конференц-зал. Несмотря на его миниатюрность, в торце зала было небольшое возвышение, на котором размещались столик, изящная трибуна, и небольшая дверь. Как только мы уселись, в эту дверь вошёл уже знакомый нам работник ЦК и объявил, что перед нами выступит человек, имя которого мы все знали, но видеть которого «живьём» до сих пор не удостоились. Это был действительно крупный партийный работник, начальник оборонного отдела ЦК. Своё прозвище «Иван Грозный» он получил за то, что его звали Иваном и за крутой нрав.

Объявивший сел за маленький столик рядом с трибуной, и мы в полной тишине стали ждать. «Иван Грозный» появился из той же особой двери минут через пятнадцать. Он медленно подошёл к трибуне, не произнёс ни слова и стал молча внимательно всматриваться куда-то поверх наших голов. Через некоторое время мы вдруг услышали… шипящее насвистывание какой-то простенькой мелодии. Потом оно кончилось. Снова воцарилась тишина. Наконец, он заговорил, тихо и неразборчиво. Сказав несколько общих фраз, помолчал. Затем, ткнув пальцем в нашу сторону, спросил: «А ты откуда будешь?» Тот, кому показалось, что спрашивают его, ответил. «Иван Грозный» брюзгливо переспросил, ему громко ответили. Он вдруг удручённо махнул рукой, опустил голову и медленно вышел.

Так называлась специальность школьного учителя, преподававшего военное дело. Наш военрук был демобилизован по ранениям и контузии в самом конце войны, в звании майора. Воевал в разведке. Про себя как-то сказал, что «был психический, но потом поправился». Мы видели его летом на реке, – грудь, живот, ноги были в жутких шрамах.

Это был очень высокий, худой мужчина лет тридцати пяти. Одет он был всегда в длинный зелёный китель со следами погон, тёмно-синие галифе и хромовые сапоги. Низ правой полы кителя и правый карман галифе были аккуратно заштопаны: это были характерные следы маленького пожара, который время от времени случался с одеждой курящих мужчин, а у выпивавших – особенно (см. «Как добывали огонь»). Лицо его, вытянутое, с чёрными горящими глазами, с гладко зачёсанными назад волосами, было сурово и требовательно. По школе он ходил, как в строю, с учителями-коллегами особенно не знался, с учениками никаких «внестроевых» отношений не допускал.

Как-то раз в начале марта я случайно увидел его вечером в центре рыночной площади и был поражён совершенно новым для меня обликом этого строгого человека. Он был в длинной распахнутой шинели; на голове, одетая набекрень, была высокая, серого каракуля кубанка; из-под кубанки выбился чёрный чуб, свисающий на весёлые глаза. Придерживая под руки двух таких же высоких, одетых в полувоенную форму, смеющихся молодцов, он во весь голос дал им команды «Равняйсь!», «В пивную шагом марш!» и «Запе-вай!» Шеренга из трёх человек грянула на строевой лад «А ну-ка, дай жизни, Калуга! Шагай веселей, Кострома!» и маршем двинулась на пивную. Приблизившись вплотную, военрук оглушительным пинком распахнул дверь, и вся компания с песней ввалилась внутрь.

На другой день объявили о смерти Сталина; наш класс учился во вторую смену, а первым уроком было военное дело. Военрук вошёл в класс, сел за стол, закрыл лицо руками и… вдруг зарыдал, как ребёнок. Я сидел недалеко и видел, как слёзы бегут по его рукам и капают на стол. Две девочки впали в истерику. Мы начали их успокаивать, но подойти к военруку так и не решились.