Хроники Герода. Перечитывая Флавия - стр. 20
– Трудный вопрос, сын. Кто-то из них искренне заблуждался. Или, точнее, имел свою правду. Многие считали и считают, что карам Единого не должно оказывать сопротивления – нужно их принимать. Если в пророчествах говорится о падении Храма, то он должен пасть вместе с народом, но сохранить чистоту крови и веры. Все, кто противится этому, противятся воле Всевышнего. Так считают эти люди. Это – их правда.
Другие люди считают, что они ближе к Всевышнему и потому заслуживают всех благ, которые имеют. И ничего не должны народу и Ему за эти блага. Для них важно сохранить чистоту для себя, но не делиться ею с другими людьми. Но и эти не самые страшные. Они просто обманулись, неправильно поняли слова Книги. У них – другая правда, но она есть. Пусть мы ее не можем принять, однако с тем, у кого есть правда, всегда можно договориться.
Самые страшные – это те, кто делают вид, что имеют страх и ответственность перед народом, а на самом деле только утоляют голод. Они тоже изворачиваются и скользят, но делают это без Большой Цели, просто во имя Большого Голода.
– А как ты считаешь, падет ли Храм? – вновь прервал проповедь отца Герод. Он понимал, что отец все это говорит не им, и даже не себе. Он говорит с тем Высшим, кто вел его всю жизнь.
– Не знаю. Истину знает лишь Он. Но пока я жив, Храм и мой народ будут стоять. Во всяком случае, для этого я сделаю все. Это – моя правда!
Отец замолчал. Молчали и сыновья, думая каждый о своем. Фасаэль думал о доблести и славе в веках. О том, что он не хотел бы жертвовать ими, даже во имя того, чтобы стать заступником за народ перед Всевышним. Ферарос думал о том, как подарит золотую цепь из своей египетской добычи той, что прекрасней всех. Представлял, как вспыхнут ее глаза. Как она опустит лицо. Какой она будет… необыкновенной. Нежность стискивала сердце юноши.
Герод же думал о правителе, как его понимал отец, и о Юлии Цезаре, которого увидел и узнал. По тому, что он слышал и знал об этом человеке, это и был тот, кто взял на себя общий страх, кто сражается, чтобы наступили мир и прощение, казнит даже тогда, когда хочется миловать. Сын, как и его отец Антипатр, считал, что только союз с Римом даст маленькой Иудее единство и защиту, покой и процветание. Цезарь и воплотил для него лучшие черты Рима. Он был мудр и бережен с друзьями, беспощаден к врагам, понимал выгоду мира и необходимость силы. Он жаждал славы, но славы вместе со Славой Рима.
Однако то, что в Египте все это – война, подвиги, политика – были не для Высшей цели, а для Клеопатры VII, было Героду странно. Отталкивало. Он знал любовь и ответственность за семью. Жила любовь и в семье отца. Но это было там, на периферии мужского мира. Отец заботился о жене и детях. Но жил не ради них. Было что-то другое, что он никогда бы не поставил ниже самой обольстительной из женщин Мира.
Почему-то к гордости за то, что сам Великий Цезарь сделал его гражданином Рима, примешивалась грусть. Ему казалось, что любовь затягивает Цезаря в темную воронку, на дне которой только смерть. Он вздохнул, вспоминая волевое лицо Великого Римлянина, его слова, обращенные к Антипатру и его сыновьям, к самому Героту.
Прощай, Цезарь! Пусть твои боги будут к тебе благосклонны на том берегу. Быть может, Клеопатра – это их последний подарок за жизнь отданную другим. Но союз их семьи и Рима – это союз не с Цезарем или Помпеем. Люди приходят и уходят. Их силу и слабости надо понимать и прощать. Но Рим остается. Они, дом Антипатра, связали свою судьбу с Римом. Именно они станут проводниками Иудеи в новый и дивный мир. Мир Рима.