Хроника одного полка. 1916 год. В окопах - стр. 39

Тут для Быховского возник вопрос, как простой солдат мог распознать в щёголе Жамине выходца из своих, ведь солдат же сказал «оглашенный», значит, новенький, ещё недавно свой, а дерётся, как заправский офицер. И тут же вспомнил, что Жамин говорил с солдатом на его языке, и спросил:

– А что, и правда у тебя мал-мала и жёнку обижают?..

– И дочка старша́я, красавица, и откуда он, энтот, который «ваш», всё так наскрозь проведал?

– А до войны чем занимался?

Спиридонов ответил не задумываясь:

– Лето лён мнём, а зимой лес рубим на тёс, а когда извозом…

– А родня?

– А братовья́, старши́е, кто в Ярославле, кто в Москве-матушке, всё банщики да целовальники, народ денежный…

– А ты от мобилизации откупиться не смог?

– А нам чем? На нас тятя да матка повисли, пока не померли, не захотели в город съехать, так вот и забрили…

– И никто не подбивал, в мякоть-то пальнуть?

На этот вопрос Спирька насупился и дальше молчал.

Задав пару безответных вопросов, ротмистр его отпустил и глянул на главврача. Тот выстукивал об стол мундштук папиросы.

– И что делать с такими? – на сей задался вопросом ротмистр.

– Лечить! – ответил Шаранский, у него подрагивали руки, и он, пытаясь прикурить, ломал спички.

– Лечи-ить! – протянул Быховский. – Понятно, что лечить…

– А вылечим, на комиссию, и, если будет годен и война не кончится, – в строй.

– Да уж, сударь мой, тут у нас круг… а не спираль… – Ротмистру больше всего не хотелось вступать в разговор о том, когда кончится война.

Заглянул санитар, Шаранский посмотрел на Быховского, тот кивнул, и санитар завёл в кабинет следующего, подозреваемого, по замыслу Жамина, «самострела».

«Самострел» был самый обычный солдат, с подвязанной ногой, с именем, местом рождения и местом призыва, холостой и предпоследний, кого из его большой семьи призвали, с «мамкой остался самый младший на развод, штобы мамка-то с девками вовсе одна не загнулася».

– И что? Как тебя угораздило?

«Самострел» стал мяться на костыле.

– Ну, что же ты молчишь? Или стыдно сказать? – Быховский уже настроился, что солдат будет выдумывать «легенду», как «он дошёл до жизни такой».

– Стыдно, ваше высокоблагородие, как есть – стыдно! – «Самострел» потупился.

– Что ж так?

– В нужнике, выше высокоблагородие…

– Это как же? – Такой легенды ротмистр ещё не слышал и оглянулся на главврача, тот сидел и внимательными глазами наблюдал через дым.

– А у нас часть соседская встала, из этих, из стрелков местных, как их…

– Латышских…

– Во, во!

– И что стрелки?

– Стрелки-то?

– Да, стрелки!

– А оне лихие ребята, в нужник с гранатами ходють…

– С гранатами в нужник? Это зачем же?

– А затем и ходють, што лихие, да тольки управляться с гранатами не все способные, особливо которые сопляки, молодь…

– Ну и…

– Ну и уронил один… с пояса… за чеку, што ли, была привязана…

– Что? – не понял ротмистр. Они с главврачом переглянулись и готовы были расхохотаться, но хватило сил, сдержались.

Ротмистр знал о нескольких случаях, когда в нужники попадали вражеские снаряды, и что было после, в общем, и грех и смех, а тут…

– …так все посбега́ли, как куры с насеста, и никого не задело, тока г… извиняюсь, вздулося, будто вскипело, а мине осколок и прилетел… свидетелей… скока нас там было…

– Рана грязная, это в анамнезе записано… – это сказал доктор. Ротмистр увидел, что доктор хочет ещё что-то добавить, но мнётся.