Христианум Империум, или Ариэля больше нет. Том III - стр. 4

– А что если ты накопил в душе некоторые рыцарские черты, передал их мне, я их удвою, и будет комплект?

– Очевидно, это возможно. Хотя тут ни в чём нельзя быть уверенным. Ни в том, что я тебе что-то передам, ни в том, что ты это удвоишь. Ты хочешь стать рыцарем?

– Да. А ты хотел бы, чтобы я стал рыцарем?

– Не знаю. Я хотел бы, чтобы ты стал сам собой.

– А если для этого мне надо стать рыцарем?

– Может быть. Но не факт. Никто, кроме тебя, на этот вопрос не ответит. Конечно, я думал о твоём будущем, сынок. Я, наверное, видел тебя хорошим кузнецом. Ты уже сейчас подмастерье кузнеца. Тебе нравится?

– Отец, мне очень нравится помогать тебе, но не уверен, что это моё. А почему ты ушёл из Ордена? Ведь ты мог бы оставаться на службе сержантом. Пусть ты не считаешь себя рыцарем, но ведь ты – прекрасный воин.

– Сынок, ты когда-нибудь трупы нюхал?

– Один раз на похоронах опахнуло. Неприятно было.

– А теперь представь себе поле, усеянное тысячами трупов. Это и есть война. В ней нет ничего красивого и возвышенного, только нестерпимая вонь. Я научился переносить эту вонь, хотя, конечно, полюбить её затруднительно. А вот когда на войне гниют души, это куда пострашнее, хотя запаха нет. Воин обязан быть жестоким, но при этом оставаться человечным. Это невероятно трудно, и я не знаю, удалось ли это мне. Я не сломался и честно прошёл свой путь до конца, а вот после победы почувствовал, что навсегда отравлен трупным ядом, и ушёл с военной службы.

– Главное, что ты стал самим собой.

– Не уверен. Мой отец был кузнецом и я, так же, как ты сейчас, помогал ему в кузнеце. И я, так же, как ты сейчас, мечтал о военной службе. Ещё при пресвитере Иоанне, незадолго до крушения царства, я поступил в Орден сержантом. Война сделала из меня хорошего война, но покалечила душу. Военная служба и без войны начала меня тяготить. И я решил вернуться к ремеслу отца. Но жизнь прошла, время утрачено, и хорошим кузнецом мне не стать уже никогда. Так кем же я стал?

– Замечательным отцом.

По лицу пьяного ветерана потекли слёзы.

***

Внешне тот разговор не имел никаких последствий, Северин с отцом всё так же работали в кузнице. Оружие ветеран ковать не хотел, они ковали плуги, серпы, кухонную утварь и ещё множество всякой дребедени, без которой человеку в мирной жизни не обойтись. Отец действительно не был первоклассным кузнецом, но он и не брал дорого, а потому его работа пользовалась устойчивым спросом. Жизнь текла размеренно, и могла так течь ещё много лет. Вот только старый сержант начал всё больше пить.

Сначала Северин не придавал значения отцовской склонности к вину, считая её правом взрослого человека. Ну опрокинет отец кувшинчик после работы, так и что с того? Сильно он не напивался, не буянил, а напротив, становился разговорчивым, что Северину даже нравилось. Вот только потом к этому вечернему кувшинчику прибавился ещё один, и ближе к ночи отец доходил до невменяемого состояния, хотя по-прежнему не буянил, но уже не был разговорчив. От сына отмахивался, молча сидел за столом, и по его лицу текли слёзы. Иногда он что-то выкрикивал, не понятно к кому обращаясь, и слова его были злыми. То проклинал кого-то, то кому-то угрожал, то обещал «выжечь заразу калёным железом».

Северин ни разу не попрекнул отца пьянством и не просил его бросить пить. Несмотря на юный возраст, мальчишка понимал, что это бессмысленно. Он видел, что отец тяжело страдает. Просить его бросить пить, это всё равно, что предложить ему не страдать. Северин молился Богу о том, чтобы Он облегчил отцовские страдания и избавил его от пагубного пристрастия к вину, но это не давало никакого результата, напротив, становилось ещё хуже. В кузницу отец приходил с похмелья, едва держась на ногах, работал плохо, и вот, наконец, он так жахнул себе молотом по пальцам, что два из них полностью раздробил. Северин с ужасом смотрел на окровавленную руку отца, а старый сержант даже не закричал, лишь зрачки его невероятно расширились, и лицо приобрело дикое, страшное выражение.