Христианство и страх - стр. 78

Не анализируя сущность проявляющейся в страхе и навязчивости невидимой силы, человек осуществляет свои защищающие от страха внутренние и внешние действия, которые непосвященному кажутся бессмысленными, но, как мы видели выше, тщательно выстроены по законам облегчения страха и ведут к иносказательному удовлетворению, хотя в их основе не лежит ни один рациональный процесс. Мы видим, как таинственная сила наделяется самостоятельным бытием и отождествляется с разнообразными духами. Галлюцинации многих невротиков, страдающих от страха, и шизофреников очень часто проявляют этот бессознательно произведенный процесс персонализации и отождествления. Но даже без видений и слышания голосов попытки определить пугающую и принуждающую силу более точно встречаются необычно часто, при этом результат этого более близкого определения входит в сознание в форме немедленно пережитого объекта, иными словами, как откровение.

Слова Цецилия Стация: «Страх – вот кто первым богов сотворил»[118], чтобы быть психологически верными, нуждаются в некотором пояснении и исправлении. Не боязнь, а страх – один из главных корней религии. Но он не единственный. Трепет и восторг близки. Как показал мастерский анализ Рудольфа Отто[119], tremendum, страшное, ужасное, требует наличия fascinosum – чарующего, приводящего в ликование. Изначальный религиозный страх, порожденный блокировкой, и влечет, и отвергается, он таит и боязнь, и любовь[120], как отношение первобытного человека к отцу. И нельзя забывать про функцию интеллектуального осмысления и целеполагания: она отводит место реальности и стремится к познанию, даже если еще совсем неразвита. Да и идеи о Боге, воспринятые как реальность, не всегда возникали первыми, – часто первой оказывалось переживание силы или мощи. Наконец, нужно заметить, что создание религий служит биологическому стремлению защититься от страха.

Я не считаю полезным рассматривать веру в сверхъестественные силы, магию и анимизм как разделенные во времени и последовательные стадии в истории религии. У людей, даже если те никогда не слышали о духах и заклинающих ритуалах, любому развитию магии предшествует видение духов. История первобытного человеческого общества нам слишком плохо известна, чтобы говорить об отдельных фазах развития в смысле поступательного представления об объекте. Привнесенные рационалистические схемы в духе Гегеля и эволюционизма нигде не окажутся столь неуместны, как в истории религии.

И религия родилась не только из страха. Да, религиозные ритуалы определенно могли развиться из навязчивых действий – мы и сегодня можем наблюдать, как люди, испытывающие страх, стучат по деревянному предмету; это и разновидность апотропеического ритуала, отвращающего беду, и элемент суеверных традиций. Магия, с другой стороны, может освободиться от страха и навязчивостей; там, где заговорами сводят бородавки, можно усмотреть и жажду наживы. Таинственные высшие силы, рожденные испуганным воображением страхом, обнаруживаются и в развитых религиях как источники ужаса; но они часто изменяются в объекты веры, приносящие радость и вдохновенную любовь, и почитаются свободно и не по принуждению; они являются инсессиями, а не обсессиями.

При образовании представлений о духах и демонах мы можем четко распознать тенденцию к защите от страха, однако нельзя сказать, что это намерение преобладает сознательно. После того как силы становятся уже не то чтобы абсолютно незнакомыми человеку – и после того как он разработал четкие способы взаимодействия с ними (жертвы, молитвы…), больше не нужно предаваться такому сильному ужасу, как перед лицом полностью неизвестной силы. Но было бы наивным умничаньем предполагать, что религиозные представления и обычаи созданы для этой цели. В гораздо большей степени их развитие происходит при очень сложных, переменчивых условиях за порогом сознания. Здесь сны, галлюцинации, внушения, пророчества, случайные происшествия, которые в светской жизни встречаются с большей или меньшей степенью необходимости, могут приобретать огромное значение. После того как мы признаем важность привязанности человека к родителям, мы уже не станем удивляться тому, что изначально неведомые духи позже идентифицируются с предками, прежде всего с отцом и матерью, и при этом сначала, поскольку являются интеллектуализациями страха, принимают злой и жестокий характер. Также мы не удивимся тому, что в благочестии первобытных людей господствуют вовсе не нравственные прегрешения и не искупительные жертвы.