Хозяйка Его Виноградников - стр. 26

– Почему же, вряд ли? – возразила Виктория, вперив в сводного брата испепеляющий взгляд. – Наоборот мне очень даже интересно! – И ей действительно было интересно. – К тому же мне ничего не мешает слушать и кушать.

– Ей, и в самом деле, ничего не мешает слушать и кушать, Рей. Потому, будь добр, напомни мне, на чём я остановился, и больше не перебивай! Я был уверен, что хорошо тебя воспитал! Неужели я ошибался! – с укоризной в голосе заметил Дэвид.

– Я не слушал, пусть Тори напомнит, – переведя взгляд на девушку, внёс предложение он. Голос его при этом был покаянным-препокаянным, мягким-премягким, а взгляд… Если бы взглядом можно было раздавить человека, как слизняка, от Виктории бы уже осталось лишь мокрое место.

– Вы… То есть, ты начал рассказывать о том, что вы выдерживаете вино, но ты не успел сказать, как долго вы его выдерживаете, – напомнила Виктория. Однако смотрела она при этом не на отца, а на сводного брата. И снова тон и взгляд разительно отличались. Тон был спокойный и мягкий, а взгляд суженных глаз… Если бы взглядом можно было обратить в прах, ничего более от её оппонента уже не осталось бы.

[1] Сорент – разменная монета Ландорской Империи, одной из провинций которой является Аранция.

21. Глава 7

Глава 7

Получив от приёмного отца выговор, оставшуюся часть ужина Рей гордо и независимо молчал, исподволь наблюдая за сводной сестрой.

«Надо отдать Виктории должное, она определенно стала намного умнее, – думал он. – А значит, и намного расчётливее. Что же до её актерских талантов, которые и ранее были на высоте, теперь… – он вздохнул. – Теперь, не знай он с кем имеет дело, она вполне могла б обмануть и его. Плохо. Очень плохо, – мысленно посетовал он. – Несдержанная, своевольная, изворотливая, злокозненная и лживая девчонка выросла в хорошо воспитанную, расчётливую, коварную женщину, которая себе на уме. Плохо. Очень плохо, – снова подумал он и задумался: – Чем же интересно таким она занималась все эти семь лет, чтобы превратиться из маленькой зловредной гадюки в смертельно опасную помесь королевской кобры и паучихи, да ещё и при этом в шкуре ягненка? Надо бы навести справки. И как можно скорее. Причём не только ради Дэвида, но и ради себя».

Эта новая Виктория его откровенно пугала. Не просто пугала. Ужасала. Та, какой она была семь лет назад – просто вызывала в нём раздражение, а после того, как она попыталась отравить собственного отца – омерзение. Сейчас же, глядя на спокойную, сияющую искренней улыбкой женщину – он чувствовал ужас. Не тот, разумеется, от которого тряслись поджилки и хотелось бежать и прятаться, а ужас тонкий, едва уловимый, проникающий в самые глубины души. Ужас перед неизвестным, перед тем, что скрывалось под сидящей перед ним маской безмятежности и невинности, перед тем, что было скрыто под вуалью мягкой улыбки и лучащегося кажущегося неподдельным интересом взгляда. Эта новая Виктория говорила мягко, её голос журчал как ручеёк, всё в ней дышало благородством и достоинством. Но он её ЗНАЛ! Он слишком хорошо ЕЁ знал! Она не могла измениться. Не настолько! Никто неспособен настолько измениться! Благородство души – это не то, что приобретается. Это то, с чем рождаются. А в Виктории его не было ни на грамм. Ни благородства. Ни достоинства. Ни сострадания. Ни благодарности. Маленькая каприза, ябеда и истеричка, чьим первым словом, как рассказывала их общая кормилица, было: «дай», выросла в эгоистичную безжалостную стерву, уверенную в том, что ей ВСЕ ВСЁ должны!