Хозяин музея Прадо и пророческие картины - стр. 5
– Только номинально, – ответил он.
В его голосе прозвучали нотки удивления. Вероятно, он не ожидал, что молокосос начнет беседу с вопроса. Не исключено, что именно из-за моего нахальства он поспешил взять контроль над ситуацией и повернулся лицом к творению Рафаэля.
– Я заметил, как ты смотришь на эту картину, мой мальчик, и мне захотелось задать тебе вопрос. Если, конечно, не возражаешь.
– Пожалуйста.
– Скажи, – он обращался ко мне на «ты», точно мы были старыми знакомыми, – чем она так тебя заинтересовала? Ведь это не самая знаменитая картина в собрании музея.
Последовав его примеру, я перевел взгляд на доску. В то время я почти ничего не знал о картине и об особой привязанности к ней испанского короля Филиппа IV, разбиравшегося в живописи, наверное, лучше всех монархов в истории. В Прадо хранилось четыре работы кисти Рафаэля плюс примерно такое же количество картин из его мастерской и несколько копий, сделанных современниками. Из этой коллекции работа «Ла Перла», несомненно, являлась самой прекрасной. Композиция представляла двух женщин, сидевших вместе у подножия полуразрушенной арки: Мадонна и ее двоюродная сестра Елисавета наблюдали за играющими детьми. После длительного созерцания младенцы стали казаться мне подозрительно одинаковыми: похожие рыжие кудряшки, форма подбородка и скул… Одетый в звериную шкуру мальчик, над головой которого угадывался светящийся нимб, изображал Иоанна Крестителя – Хуанито на сленге наших искусствоведов. Другим ребенком, единственным персонажем композиции, не осененным сиянием нимба, являлся сам Иисус. Святая Елисавета, пожилая мать Крестителя, имевшая за плечами собственную историю чудесного зачатия, смотрела на малыша спутницы задумчиво и строго, а глаза малолетнего Спасителя глядели на что-то или кого-то за пределами пространства картины. И объектом его внимания явно был не Святой Иосиф, занятый непонятным делом на заднем плане. Младенец Иисус видел нечто, не вписавшееся в композицию.
– Чем меня привлекла картина? – промолвил я, размышляя над ответом, сформулировать который мне удалось через пару мгновений. – На самом деле, доктор, причина очень простая: я хочу понять, в чем ее смысл.
– А! – воскликнул он, и глаза его вспыхнули. – Неужели он тебе неясен? Перед тобой религиозный образ, мой мальчик. Картина написана, чтобы перед ней молились. Епископ Байё сделал заказ великому Рафаэлю Санти, когда тот уже стал знаменитым художником и работал в Риме для понтифика. Француз наверняка много слышал о живописце и его картинах с изображениями мадонн с младенцами и решил преподнести себе одну для благочестивых надобностей.
– И все?
Доктор наморщил нос, словно находил забавным мое недоверие.
– Нет, – негромко ответил он, добавив в голос таинственности. – Разумеется, нет. В живописных произведениях эпохи Возрождения очень часто многое оказывается не тем, чем кажется поначалу. И хотя в первом приближении ты видишь библейскую сцену, в действительности она содержит нечто, что всех приводит в замешательство.
– Да, я чувствую, но не понимаю, в чем же все-таки дело.
– В этом и заключается подлинное искусство, мой мальчик. Пауль Клее[2] однажды сказал: «Искусство не повторяет видимое, оно создает видимое». Картина, которая всего лишь копирует реальность, навевает тоску и скуку, и в результате не будет иметь никакой ценности. Если располагаешь временем, позволь, я объясню, в чем именно притягательность данного образа.