Хождение в Кадис - стр. 25
Афанасий словно воочию увидел неказистую фигуру Варфоломея, услышал его запинающийся голос, затем мысленно перенесся в монастырский двор. Солнце медленно склоняется к западу, стихает ветер, замолкает Кубенское озеро, и вечерняя тишина нисходит на обитель. За ее стенами уже чернеет глубокая тень, а купол церкви и золотой крест еще ярко освещены лучами солнца. Горит, сияет крест в вышине под голубыми небесами, и от этого сияния спокойно и радостно становится на душе…
Во сне он увидел себя в гробу. Сложенные руки, правая на левой, умиротворенное лицо, плотно сомкнутые, словно не желающие ничего видеть, глаза. Он смотрел на мертвое тело без скорби, оно уже не казалось ему ни удобным, ни приятным. Даже жалость к своим бренным останкам не всколыхнула его сердце; разве стоит сокрушаться о лаптях, разорвавшихся от длительного употребления?
Когда Афанасий открыл глаза, окошко совсем посинело. Утро нового дня. Что он принесет им, чем закончится? Недоброе предчувствие кольнуло под ложечкой. Ах да, сон! Он припомнил собственное лицо, мертвенно-бледное с черными кругами под навсегда сомкнутыми веками, и содрогнулся. Вот сейчас ему стало страшно, ничего доброго такой сон не сулил. Он опять, в который уже раз, принялся обдумывать пути побега из темницы, но тут застонал, заворочался брат Федул.
– Афанасий, – простонал он. – Слышишь меня, Афанасий?
– Слышу. Вода кончилась, да скоро должны новую принести. Ты потерпи еще маленько. Как спина-то, болит?
– Он меня выбрал, чтобы других запугать, – прохрипел чернец. – Я выгляжу самым слабым, вот меня этот палач игумен и выбрал. Не зря ангелы песни пели. Ох, боюсь, мучить дальше будут, скорей бы уже смерть пришла.
– Не торопи погибель, Федул, она сама придет, не спросит. Ты же говорил – «моя кровь принадлежит Всевышнему. Он ее дал, он и возьмет, если понадобится». Вот и жди, пока возьмет.
– Я жду Афанасий, жду. Только больно очень. А страх еще больше боли.
Заскрежетал ключ в замке, и дверь в темницу отворилась. Снова рыжее пламя факела, снова надсмотрщики, снова пинки и ругань. Брата Федула рывком подняли с пола.
– Давай, кляча! – зарычал надсмотрщик. – Али мало тебя хлестали? Шевелись, не то добавят!
Чернец заплетающимися шагами двинулся из темницы. За ним пошел Афанасий, готовый подхватить брата Федула, если того покинут силы.
– На башню хоть не ведите, – попросил надсмотрщика с факелом. – Не дойдет он.
– Тебя забыли спросить, – огрызнулся надсмотрщик и отвесил Афанасию звонкую оплеуху. От возмущения тот готов был броситься на обидчика, но закусил до крови нижнюю губу и сдержался. С кандалами на руках и ногах драка бессмысленна. Ладно, счет еще не закрыт. За всю жизнь он ни разу не испытывал подобного унижения и прощать не собирался.
«Дай только срок, – несколько раз повторил он про себя. – Дай только срок».
– Не нравится? – осклабился надсмотрщик. – В следующий раз зубы выбью. Нам тут заступники не нужны.
К счастью, на башню не повели, брат Федул еле вскарабкался по лестнице на балкон, ведущий в застенок.
В нем все было как вчера, будто день не прошел. Так же сидели на полу прикованные к стене «жидовствующие», тщательно очинял перо подьячий, палач в красной рубахе возился со своими инструментами. Вот только лица узников стали еще серее, почернели мешки под глазами, ввалились щеки. Брата Федула сразу уложили на скамью, он попытался вскинуться, выскользнуть из рук палача, но тот, добродушно усмехнувшись, одним ударом свалил его обратно.