Хорошая девочка - стр. 7

Быть частью такой творческой и знаменитой семьи – ответственность, нести которую сложнее, чем можно представить. В страхе получить незаслуженные привилегии я всегда работала вдвое усерднее. Возможно, поэтому никто и никогда не упрекал меня в использовании родственных связей и чем-то подобном. Нет. Наоборот, все очень сильно удивлялись, если я не проскакивала по каким-то дисциплинам автоматом.

– Здравствуйте, Анна, – обращается ко мне Аполлонов, а мой взгляд невольно скользит вниз на расстегнутый воротник темно-зеленой рубашки и задерживается на выглядывающих чернильных узорах.

Интересно, что там, потому что на вырезках из журналов были видны татуировки только на руках. И потому что сам факт, что у него есть тату, удивляет меня. Как будто рукава и другие наколки – это скорее прерогатива того же Голицына, а не серьезного мужчины, который возглавляет одно из лучших архитектурных бюро. Как будто Аполлонов на самом деле совсем не такой, каким кажется на первый взгляд, и скрывает нечто…

– А я Роксана! – спешит подсказать ему подруга. – Тоже учусь у вас.

Я резко возвращаю взгляд выше и успеваю заметить на лице Андрея Григорьевича легкое… недоумение? Вероятно, потому что никакой Роксаны в нашей группе нет, а ее он попросту не узнает.

– Конечно, Роксана, – вежливо кивает он. – Выставка ваших родителей? – а потом снова обращается ко мне, и я боковым зрением замечаю, как откровенно Оксана разглядывает его.

– Да… – Я уже делаю вдох, чтобы начать рассказывать заученный текст о выставке, но… это все. Разговор окончен. Аполлонов отворачивается от нас и спешит к моим родителям. А я смотрю ему вслед одну лишнюю секунду, которой оказывается достаточно, чтобы возбудить в Оксане интерес.

– Да? – шипит она на ухо, вырывая меня из сумбурных мыслей.

– М-м, что?

– Просто «да»? Иванова, а вдруг это была твоя судьба?

– Кто?

– Аполлонов! Он может быть и твоей тайной страстью, о которой рассказали карты, и знакомым незнакомцем.

Я еще раз мельком смотрю в сторону преподавателя и… очень сильно в этом сомневаюсь. Судя по его холодному, четко оценивающему взгляду и тому, сколько всего он добился в свои двадцать девять, вряд ли в его жизни есть место страсти со студенткой, которая не сделала себе в архитектуре имя. Я вообще не представляю, как можно совмещать холодный архитектурный расчет и пылкость, о которой твердит подруга.

– Это точно твоя судьба! Прятаться по подсобкам, запираться в университетских кабинетах… Романтика же!

Роксана явно перечитала любовных романов.

– Не вижу ничего романтичного, – отвечаю спокойно. – Да и преподает он у нас последнюю неделю. Так что недолго бы длился наш роман.

– Сухарь ты, Аня! Если судьба, то…

– И что мне нужно было сказать судьбе? Я ваша навеки? Роксана, пожалуйста, давай не отвлекаться. – Я начинаю раздражаться, но подругу уже не остановить.

– Анька, ну ты посмотри! Он же просто и-де-ал! Только глянь, какие пропорции головы…

Она резко толкает меня в сторону зала, где Аполлонов стоит рядом с нашей историчкой, которая способна поддерживать разговор только на две темы: о революции тысяча девятьсот семнадцатого года и о ньюфаундлендах, которых разводит. И, судя по унынию на лице Андрея Григорьевича, речь сейчас идет о собаках.

– Смотри, какой нос, какие скулы! А глаза! – Кажется, Окси должна сейчас лопнуть от эстетического оргазма.