Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях - стр. 44

– «Я вас люблю любовью брата?» Как Онегин? – Мама была начитанной и часто цитировала Пушкина.

– Да, как Онегин! Она мне, правда, любовных писем не писала… да вообще ничего у нас не было!

А в нём самом, пожалуй, было что-то онегинское.

Петербургский (хотя и ленинградский) юноша охотно примерял на себя эту роль: острижен по последней моде, как денди лондонский, одет, и не надо ему никаких унылых барышень с их любовью – особенно ничем не примечательных и бездарных. Онегин мог влюбиться только в звезду, которой показалась ему новая Татьяна, в лучшую из лучших, в недоступную мечту, в невозможное…

Потом он поставит своего собственного «Онегина»: такого, каким он его всегда себе представлял. Не на оперную музыку: в опере в центре внимания скорее Татьяна, чем главный герой, а если подобрать раннюю музыку Чайковского… тот балет будет высоко оценен потомком поэта Кеннетом Пушкиным.

Жаль, что его «Онегина» пока не видели в России…

…адрес его электронной почты и сегодня – onegin.

Судьба Онегина хранила – к Василию она была не столь благосклонна.

Оказаться жертвой наговоров, сплетен – и некого вызвать на дуэль!

Поддержка пришла с неожиданной стороны.

– Как же так, Василий?! Ты должен бороться, нельзя это так оставлять! – возмущался один из его поклонников. «Дяденька» из той самой свиты (или клаки?) по имени Александр Воронков. – Не верю никаким наговорам, это всё клевета, и надо с этим разобраться! Они пишут – и мы напишем! Хоть самому Брежневу!

В первую секунду это показалось абсурдом, но Александр говорил красноречиво, убедительно и деловито, как будто писать Брежневу – это такое простое и естественное занятие, и Вася тут же принял эту идею. Это было ему по душе: бороться, искать справедливость, проявлять активность, не сидеть, сложа руки. Он никогда не понимал тех, кто безропотно принимает удары судьбы, кто пассивно пережидает непогоду, кто легко смиряется с поражением.

Может быть, поэтому ему удавались и сложные, совершенно новые постановки?

Письмо было написано и отправлено.

Ленинградский обком партии получил копию – и отсюда-то, скорее всего, и пришло спасение.

Если этот мальчишка имеет смелость (наглость?) писать не куда-нибудь, а Самому, значит… это, само собой, много что значит! Вот мы с вами сейчас не отреагируем, а потом нам из Москвы скажут… не просто же так он туда пишет! Значит, у него там есть «рука». Может быть, через покойного отца? Наверное, из пациентов кто-нибудь, сами знаете, какие у врачей связи! Позвоните этой Клушиной, пусть оставит парня в покое, а то как бы чего не вышло.

Извечное российское «инкогнито из Петербурга», классический пируэт сюжета.

Его не исключили из комсомола, хотя на всякий случай влепили «выговор по комсомольской линии».

И всё затихло.

Коллеги, как по мановению невидимой дирижёрской палочки, вновь стали здороваться… а что недострелили, так я, брат, даже рад! – пел тогдашний кумир Высоцкий, и правильно пел.

Времена и нравы всегда одинаковые.

А вы говорите: «любовь»… иногда не до любви!

Шёл 1979 год.

Ничего не происходило… нет, конечно, были какие-то события, но при всём при этом – тишина, застой, никаких надежд. Куда всё делось?

Вася приходил в театр: он уже понял, что вёл себя не совсем правильно, что здесь, в Малом, задолго до его появления были свои звёзды, свои авторитеты, свои непростые расклады; он принялся танцевать и претендовать на роли, не учитывая ничьих интересов, не оглядываясь, не слишком внимательно смотря вокруг и не прислушиваясь к сплетням.