Хока - стр. 27

Вроде счастье их не за горами, а душа не поет, не радуется. Сны плохие ему сниться стали: будто идут они вдвоем, за руки держатся, и, вдруг, земля разверзается, и Дуняша вниз падает. Держит ее Андрейка за руку, поднять старается, но рука соскальзывает, и летит она вниз. Андрейка смотрит, а там, внизу, пламя адово. И еще слышит он хохот Дуняши, страшный такой.

Однажды говорит Андрейка, глядя на Дуняшу:

– А отчего у тебя все руки поранены? К той ранке, что давеча была, смотрю, новые добавились.

– Не твое дело, – холодно ответила девушка.

Он аж обомлел:

– Любимая, ты ли это? А ежели ты, то где ж любовь твоя? Что с тобой сталось? Вспомни, Дуняша, что ты мне сказала в ту самую ночь?

Дуняша посмотрела на него, глаза стали добрыми, прежними, из них потекли слезы.

– Не плачь, милая, – обнял ее парень. – Я же вижу, что с тобой что-то случилось, расскажи мне, любушка моя, вместе мы все сможем, со всем справимся и жить будем счастливо и сына растить.

– Дочку, – всхлипывая, сказала Дуня.

– А и дочка тоже хорошо, будут у нас и дочки и сыновья, и много-много.

Дуня прижалась к нему ласково и застенчиво, как раньше. Андрейка почувствовал: вернулась к нему прежняя его Дуняша. Он целовал ее, замирая от счастья, загребая в охапку ее плечики.

– Никому тебя не отдам, – шептал он ей на ушко.

– Дунюшка, венчаться надо, – говорил Андрейка, гладя ее по волосам, – дите родится незаконным. Братья только твоего согласия ждут. Что ж ты медлишь, ладушка моя?

Не видел Дуняшиного лица Андрей, он все гладил и гладил ее по плечу, по волосам, говорил мягко, тихо. Но лицо девушки уже менялось, снова на нем появилось выражение, которое пугало всех, которое делало ее чужой, неузнаваемой.

– Вот обвенчаемся, уедем, как давеча хотели, далеко-далеко и вот уж там никто тебя огорчать не станет, будем только ты и я, да еще детишки наши.

– На что ж мы жить-то будем, – услышал он голос Дуни, – ведь у тебя за душой ни гроша? А я привыкла жить хорошо, да и к работе не приучена. Кто будет всю работу в дому делать? Где твои холопы? Хорошо, что сам не крепостной.

– Ты так никогда не говорила, все по тебе было. И работы ты не боялась.

– Ежели не говорила, то не значит, что не думала.

Андрейка заглянул в глаза и понял, что не Дуняша это снова.

– Ты что с ней сделала? Он схватил девушку за руки и начал трясти, – отпусти ее, слышишь? Оставь нас в покое, что тебе надобно!?

– Тише, ты, ребенка повредишь. – Сказал Дуняшиным голосом кто-то совсем незнакомый.

– Ты кто? – спросил Андрейка.

– Тебе это знать ни к чему, – ответила гнусаво Дуняша. Одно скажу, если будешь мне служить, то послужишь и девке своей.

Потрясенный юноша смотрел на оборотня, который вселился в его любимую. И от той простоты, с которой тот общался с ним, было жутко.

– Ну, что молчишь, будешь служить? – спросил оборотень.

Андрейка сглотнул комок в горле, который перехватывал ему дыхание:

– Я подумаю.

– Думай быстрей, у меня времени мало, да и у тебя, думаю, тоже. Иди, надумаешь, придешь. А то мне ваши сюсюканья уже надоели.

Андрейка шел по громадному купеческому дому, навстречу ему не попалось ни души. И тишина была тяжелой, удушающей, от которой хотелось завыть.

Вскорости, поползли слухи, что Дуняша, сестрица Куприяновская, продала душу нечистому и теперь сама стала ведьмой.