Хочу тебя в жены - стр. 40
Тем более, что у Арсения сейчас очень сложный период.
Переходный возраст, как и все в нашем случае, подкрался незаметно и с явным опозданием. Мой сын из общительного и веселого мальчугана превратился в нелюдимого и замкнутого подростка. Он закрылся в себе, полностью погрузившись в свой виртуальный мир, что находит выход лишь в его картинах и рисунках.
Отчасти еще и по этой причине я разрешила, после стольких лет предательского молчания, общение сына с Левиным. Во мне жила слабая надежда на то, что это пойдет Сеньке на пользу.
На пользу оно пошло только самому Левину и его совершенно эгоистичному желанию вновь заслужить мое расположение.
На черта оно ему сдалось, ума не дам, но факт в том, что в последнее время бывший муж на полном серьезе навострил лыжи в мою сторону, к сожалению, не глупый розыгрыш, а реальность. И это при том, что его теперешняя жена, та дама, к которой он много лет назад ушел от меня, родила ему здоровых детей и в целом неплохо сохранилась.
— Как дела с учебой? — интересуюсь у сына, разбирая покупки.
— Нормально, — небрежно отвечает он, привычно смахивая со лба длинную челку, — Олимпиаду по математике выиграл.
— Это же чудесная новость! — радостно хлопаю в ладони я. — Ты рад?
Сын равнодушно пожимает плечами и переводит взгляд с меня на телевизор.
— Не знаю. Наверное…
— Сеня…, — присаживаюсь рядом с ним на корточки и по привычке пытаюсь взять его за руку.
Он осторожно высвобождает свою ладонь, мягко отталкивая меня. Этот жест я замечаю уже не в первый раз. Мой сын замыкается в себе все больше и больше, отгораживается, вероятно, еще и по той причине, что я не могу его понять. В силу непонятных мне причин.
Это расстраивает и пугает одновременно.
Впервые в жизни я не могу его понять… и принять, что мой Сеня давно не маленький мальчик.
— Вы поругались со Светой? — осторожно интересуюсь.
— Мы… больше не общаемся.
— Почему?
Арсений молчит, и я отчетливо вижу идущую в нем внутреннюю борьбу.
Света – девочка из параллельного класса. Они начали общаться в социальных сетях несколько месяцев назад. Он даже нарисовал для нее картину.
— Я ей не рассказывал... — он стучит ладонями по подлокотникам инвалидного кресла и поднимает на меня серьезный взгляд. — Ну, ты поняла.
Ему больно, обидно и стыдно. Невыносимо стыдно за то, что он родился именно таким, какой он есть.
В этот момент мне хочется обнять его и укрыть в теплом коконе материнских рук от всех невзгод, но я знаю, что нельзя этого делать. Нельзя культивировать в нем жалость к самому себе.
Как бы ему не было больно.
Он должен пройти через эту боль.
По себе знаю…
— Ну, и черт с ней, с этой Светкой! — бойко говорю ему я. — Мне она никогда не нравилась. Особенно ее кривые зубы.
— Что? Зубы?
— Да-да! — восклицаю я. — Ты видел ее ужасные зубы, и лицо у нее лошадиное. Зачем тебе такая страшная подружка?
Сенька ничего не говорит, но едва заметная легкая улыбка касается его бледных губ, сообщая мне, что настроение у сына немного улучшилось.
Все пройдет, дорогой.
И эта боль тоже…
Через три часа после того, как мы уничтожили весь торт, посмотрели КВН и нахохотались вдоволь, я поднялась к себе в спальню, открыла ноутбук и подтянула к себе сумку.
Из бокового кармана достала тонкий пластик, что дал мне Марат, и, задумчиво погипнотизировав его несколько мгновений, набрала в поисковике имя того самого человека, что по словам мужчины должен мне помочь.