Хмель - стр. 64
Данило схватил подушку и закрыл единственное оконце. Третьяк засветил сальник. Семена послали за своими мужиками.
– Да гляди, чтоб тихо было.
– Ладно! – И Семен ушел.
– Беда, беда, – стонал Данило. – Надо бы послать человека в город, власти призвать на помощь. Казаков али жандармов. Открыть про убийства, какие учинили верижники. Спасение будет.
– Каторга будет, батюшка Данило, – прогудел Микула. – Всем каторга: Филарет никого не помилует.
– И мне будет виселица, – вздохнул Третьяк.
Куда денешься – сами беглые, каторжники! А Третьяк приговорен к смертной казни через повешение еще в 1813 году!..
Костыли в стене – железные, веревки – пеньковые, не порвешь, и кляп рушником притянут. Сутки кляп во рту. Веревки впились в руки и в ноги, и в грудь.
Пятеро апостолов – Калистрат, Андрей, Тимофей, Ксенофонт, Иона – расселись на судной лавке. Прямо перед ними – Ефимия…
Филарет сидел в переднем углу за столом, под иконами, в торжественном облачении: на голове поморский колпак духовника с восьмиконечным крестом и пурпурным верхом, на рубахе – золотой крест на цепи, в руке – посох, через левое плечо перекинута широкая лента, шитая золотом, с пурпурными крестами. В таком облачении обычно Филарет спускался в подвалы Выговского монастыря пытать ведьм и еретиков…
Кроме Калистрата, все апостолы носили власяницы и вериги, но в избу вошли без вериг – так положено. Обитель духовника что рай небесный: можно ли в рай тащить вериги, ружья, гири, рогатины, железяки?
Как всегда в подобных случаях, изнутри дверь закрыли на деревянную перекладину в железных скобах: ломись впятером – не согнется, и два маленьких оконца закрыли досками, укрепив перекладиной в скобах.
Воняло лампадным маслом, чадом свечей. У старинных икон горело двенадцать толстых свеч – по числу апостолов Исуса Христа, именем которого вершился судный спрос и казнь. Кроме стола с глиняными кружками да еще двух лавок возле стен, дощатой лежанки с волосяным матрасом и волосяной подушкой, накрытых дерюгой, в избе старца ничего не было: вся рухлядь хранилась в двух избушках сыновей. Чуть поодаль от двери и от стены чернела железная печка с прямой, как оглобля, трубой, выведенной на крышу. Возле печки лежали березовые дрова, щепки и железная клюшка.
Помолились, пропели псалом во славу Исуса, испили из кружек святой водицы, окропленной Филаретом, и тогда уже обратили взор на еретичку.
– У, как стрижет глазищами-то, ведьма! – начал тщедушный и желчный апостол Андрей.
Филарет повелел вынуть кляп изо рта еретички. Андрей тут же исполнил.
Ефимия не могла сразу закрыть рот – до того растянулись скулы и отерпли за сутки.
Филарет выждал (не первый судный спрос!), когда Ефимия наберет воздух ртом.
– Глаголь, ведьма, пред святыми угодниками, пред образом Спасителя сущую правду, – начал Филарет. – Ежли будешь таить правду, язык вытянем щипцами и тело твое поганое жечь будем. Аминь.
Лицо Ефимии за сутки до того побледнело и обескровело, что выделялось белым пятном на фоне прокоптелых круглых бревен.
«Помоги ему, Богородица Пречистая», – тайно молилась Ефимия во спасение Лопарева. Про себя не думала – смерть сидела перед глазами: шестиглавая, двенадцатиглазая, пятиязыкая, неотвратимая, как рок. Знала, с такого тайного спроса не уходят в жизнь. Только на смерть.