Хикикомори - стр. 13

– Чудной какой-то, – замечает друг. – Кто это?

– Я зову его Карл.

– Он небось чиновник.

– Наверняка!

Оба смеются. Кажется, в комнату Яна кто-то вошел, потому что тот вдруг отвлекся.

– Погоди минуту, – говорит он и пропадает. Через камеру видно лишь текстурированную стену и фото, на котором друг запечатлен в компании девчонок-скаутов. Это он, Тиль, сфотографировал их тогда на пути в Италию. Ян разговаривает с матерью; фрау Рейхерт была не особенно в восторге от идеи перебраться через Альпы на и без того весьма убитых мотороллерах, да и мысль о препровождении каникул в компании девчонок-скаутов тоже не встретила у нее понимания. Но с тех пор Яна все равно ничто не могло удержать от того, чтобы каждую свободную минуту бороздить просторы вселенной, накрепко застряв при этом в Северном полушарии. На фото видна первая щетина. Тилю кажется, что она другу идет.

– Ужинать пора, – сообщает Ян. – Увидимся на вечеринке?

– Может быть.

– Ким бы хотела знать поточнее.

– Она такими вещами не интересуется.

– По крайней мере, ей хотелось к тебе заглянуть.

– Ни в жизнь. Она боится моих предков.

– Ну, значит, сделает исключение. Сказала, что тебе необходимо встрепенуться.

Убедившись, что Карола и Анна-Мари скрылись в гостиной, Тиль приоткрывает дверь в коридор. Останавливается у створчатых дверей: оттуда доносится смех. Парень старается сконцентрироваться на том, откуда именно исходит звук – он раздается у той стены, что напротив камина, где на ковре стоит Т-образная кушетка – раньше он так любил лежать на нем, зарывшись в ворс. Анна-Мари, перекрывая своим голосом шум телевизора, рассуждает, до чего примитивно и плоско выглядит в ее глазах тот или иной персонаж. Мать отпускает комментарии по поводу унылых и совершенно не производящих впечатления костюмов и декораций. Тиль представляет, как Карола сидит по-турецки, возвышаясь над кушеткой, словно пирамида, массирует шею кончиками пальцев и время от времени подливает себе и дочери вина. Это ее вечер – в эфире крайм тайм.

У него возникает желание подпортить семейную идиллию. Ему хорошо известно, чем заканчиваются такие вечера. Оскар прямо из приемной направится в «Драйвинг Рейндж», где, вопреки собственным рекомендациям, будет упорно перенапрягать мышцы, чего никак нельзя делать при эпикондилите локтевого сустава, только чтобы не быть здесь, потому что и этим вечером гармония нарушится, все обернется очередной ссорой, во время которой Анна-Мари будет ставить матери в укор, что та вечно молодится, и кричать, что ей стыдно за это перед окружающими. Тиль представляет, как Карола выпрямляется, занимая оборонительную позицию, как у нее напрягается каждый мускул; при этом она не сводит глаз с дочери. Как старается говорить как можно четче, но слова у нее во рту наталкиваются друг на дружку, смешиваются в бессмысленную кашу. Как это будет идти вразрез с ее элегантными движениями, и Анна-Мари, как всегда, бросит: «Видишь? У тебя снова язык заплетается!» В этот момент размолвка уже будет неизбежна, и он услышит, как скрипит первая дверь. «Что ты себе воображаешь!» – захлопнется за ней другая. После этого обычно воцаряется тишина.

Но пока еще по телевизору идет детектив, сопровождающая его мелодия то затихает, то вновь звучит. Тиль понимает, что у него недостаточно сил, чтобы изменить ход вечера. Он осторожно закрывает за собой дверь на кухню и включает свет, который тут же отскакивает от полированных стальных и гранитных поверхностей. Берет тост, намазывает на него по меньшей мере сантиметр майонеза, кладет сверху грудинки и твердого сыра с альпийских лугов. Он уже давно ничего не ел. Четыре-пять кусков хлеба не помешало бы положить про запас в комнате. За спиной ощутимо жарит тостер; взгляд Тиля скользит по окружающей обстановке. Сталь и гранит. Он видеть их не может. Была бы его воля, он все отделал бы простым, отнюдь не ореховым деревянным покрытием, спрятал бы каждый отдельный предмет в теплую древесину.