Харбин - стр. 52
– Так и живём, Петрович, хлеб жуём. – Он взял большую деревянную плоскую миску и ножом подхватил в неё парящую козью ногу. – Мясо сам нарезай и хлебай шулю. – И Мишка положил перед Александром Петровичем резную ложку. – Ну, помолясь!
Ели долго и молча, а когда поели, Мишка заварил трав и сушёных ягод.
– Ну что, ваше благородие, завернём табачку, и пусти-ка пару колец, порадуй!
Уже подступил апрель, день удлинился, солнце грело, с крыши тёк талый снег и долбил по намерзавшей за ночь под стенами зимовья наледи.
– Новости я тебе доложил, про Читу и про батюшку, а теперь ты мне скажи, давно хотел у тебя спытать, Петрович, да хворый ты был…
– Как такое могло произойти?.. – предугадывая вопрос, перебил его Александр Петрович. Он задумался, у него было много времени, чтобы ответить на этот вопрос, но сделать этого он не смог до сих пор, он не мог на него ответить даже самому себе, а теперь надо было отвечать Мишке. Мишка молча дымил и смотрел на него своими умными серыми, как совсем недавно сумел разглядеть Александр Петрович, глазами.
– Ты сам много-т не дыми! У тебя в грудях покамест ищо шибко хрипит, а просто побалакай со мной. Помнишь, када по тракту бежали, пытал я тебя, как так могли царю-батюшке досадить, што он от престола отрёкся? Помнишь?
– Помню, – задумчиво ответил Адельберг.
Он, конечно, помнил: помнил и бесконечный тракт, забитый плотной вереницей едущих в одну сторону людей, и мёртвую попадью с её мёртвыми детьми и только живой лошадью, которая, никем не понужаемая, тащила их вперёд, и чехов, и метель, и Иркутск с памятником царю Александру на берегу…
– Что тебе сказать? Я был на войне… Нам там было не до этого… Помню только, что в конце шестнадцатого года сильно переменилось настроение солдат. Они не отказывались воевать, но и в бой шли с неохотой, совсем не так, как было за полгода до этого. Мы не знали доподлинно, что происходит в Санкт-Петербурге, при дворе. Отречение государя императора было для нас новостью, как гром с ясного неба…
Александр Петрович говорил… и лукавил.
Офицеры штабов и генералы в Ставке знали, что происходит в столице. Они знали про Гришку Распутина и про многое другое: знали и тихо шептались об измене императрицы; видели, что фронты почти не снабжаются припасами, были искренне этим возмущены и кивали на «тыловых крыс», которые богатели на поставках и откупах, и «гражданскую сволочь», которая от имени Временного правительства агитировала за продолжение войны до победного конца. Они приезжали на позиции в военной форме, но без знаков воинских отличий – «ряженые», и за это их прозвали «гражданской сволочью». Знали о письме к императору великого князя Николая Николаевича, родного дяди государя, с просьбой отречься, подписанном всеми командующими фронтами. Александр Петрович не лукавил только в одном: в том, что все они, бывшие свидетелями этого – кто издалека, а кто вблизи, во всём происходящем мало что понимали.
– А я так думаю, что не углядел царь-батюшка измену кругом себя. Доверился! А? Как ты думаишь?
– Думаю, что ты прав… – идя по лёгкому пути согласия, ответил Александр Петрович и снова лукавил.
– А вот таперя гляди! – Мишка не распознал его лукавства, широко расставил на столе руки и распрямился. – Все, кто за царя, все здеся, за Байкалом-морем, и ты, и все остальные. А в столице Ленин, а здеся ишо Кешка, да с батюшкой нашим заодно. И што будит?