Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - стр. 67
К тому же в рассматриваемой нами ситуации отягчающим обстоятельством стало то, что колдовские действия были направлены на потомка Чингис-хана, являвшегося к тому же верховным предводителем похода и улусным правителем. Неудивительно, что Берке вынужден был счесть обвинение весьма тяжким и отдать подозреваемого, хотя и своего ближайшего родича, на волю Хулагу. Ильхан же поступил в полном соответствии с монгольским имперским законодательством, не пожелав проявить милосердие к подсудимому.
На основании нашего исследования можно сделать следующий вывод. Несомненно, расправа Хулагу с Джучидами имела чисто политические причины, сводившиеся к его нежеланию терпеть при себе влиятельных военачальников-Джучидов, которые представляли интересы его соперника Берке и обладали значительным влиянием в его войсках и владениях (см. также: [Камалов, 2007, с. 47–48]). При этом нельзя не отметить, что, задумав устранить их, Хулагу тем не менее следовал сложившейся правовой и процессуальной практике, осуществив формальное разбирательство по делу своих военачальников и даже соблюдя процедуру согласования своего решения с другими Чингисидами – в лице Берке.
Подведем итоги проведенного анализа. Во-первых, мы в очередной раз убедились, что принцип решения судьбы потомков Чингис-хана членами его же рода соблюдался и после смерти основателя Монгольской империи – даже в тех случаях, когда такие подсудимые были подчиненными правителей, решавших их судьбу. Во-вторых, обвинение в колдовстве не избавляло от ответственности и членов «Золотого рода». При этом личная неприязнь Хулагу к Берке в сочетании с соперничеством за спорные территории на Кавказе и в Иране обусловили доведение им разбирательства именно до смертного приговора Джучидам, приведшего в результате к «столетней войне» Улуса Джучи и хулагуидского Ирана.
§ 10. Процессы по делам о воинских преступлениях в монгольском Иране
«Военное право» Монгольской империи и ее наследников до сих пор не стало предметом специального исследования, несмотря на то что история монгольского военного дела в целом неоднократно оказывалась в центре внимания специалистов – в частности, можно отметить работы А.К. Кушкумбаева, Р.П. Храпачевского, Т. Мэя и др.
Затрагивая вопрос о правовом регулировании военного дела, а также регламентации боевых действий, исследователи констатируют, что базовые принципы правового регулирования военного дела тюрко-монгольских кочевников Евразии были заложены еще в древнетюркском праве торе, применявшемся и в Монгольской империи [Трепавлов, 2015в, с. 65–66]. В дальнейшем Чингис-хан дополнил эти принципы рядом собственных установлений, что позволило ряду авторов сделать предположение о включении норм монгольского «военного права» в Великую Ясу (см., например: [Кушкумбаев, 2010, с. 124–129; Ням-Осор, 2002, с. 122; Храпачевский, 2011, с. 32–33]). Сравнительно недавно был обнаружен необычный документ – своеобразный «военный кодекс», содержащий 17 статей, посвященных организации военной службы, взаимоотношениям солдат с мирным населением и взысканиям за воинские преступления [Сумьябаатар, 2005]. Однако этот документ, дошедший до нас в составе средневекового корейского исторического источника, относится к эпохе империи Юань (предположительно составлен около 1280 г.) и, несомненно, был создан под влиянием китайской кодификационной традиции, как и остальные кодексы династии Юань (см., например: [Head, Wang, 2005, р. 150–174]). Подтверждением тому служит наличие сходных норм в кодификациях других династий Китая – от Тан до Мин. Таким образом, нельзя утверждать, что в Монгольской империи и ее наследниках – чингисидских государствах действовал некий «Воинский устав», о наличии которого (в составе вышеупомянутой Великой Ясы) в свое время сделал предположение Г.В. Вернадский [Вернадский, 1999, с. 123–125].