Гуру и зомби - стр. 19

А, вот в чем дело: Вера с Алексеем разъехались, когда их единственный сын пошел во второй класс. Стадия криков, битья посуды – оба совсем не заботились о том, чтобы оградить ребенка, – закончилась, когда отец хлестнул маму по щеке.

– Заспанный, я плелся в ванную – умываться. Вдруг входная дверь стала на меня надвигаться. Воры? – вскрикивает Гера и обхватывает себя руками. – Я испугался, замер на месте. Из лестничной темноты – мамино лицо. Видит меня и… Бордовый ноготь вжимается в алые губы. – Гера повторяет мизансцену. – Бантик виноватой улыбки. Не выдавай, мол… Я молчу. Но как только зашуршал ее плащ, в коридоре возникает отец. Тихо, обреченно спрашивает: «Где ты была? Я в морги звонил…» Срывается, услышав бодрое и нагло-победное: «На Никитском соловьи поют. Мы с приятелем заговорились. О моем искусстве! Я найду форму, чтобы все время быть художником».

Гера мотает головой, как будто именно его сейчас ударили, а не маму. В забытом ею куске жизни.

Пареньку и в голову не приходит, что «приятель» – это тот, перед кем он сейчас обнажается.

Ну и отлично, решает про себя Нестор. А ведь правда, было… Соловьев не помню, а ее негромкое «пение»… Совсем бесстыдное… И повлажневшую спину…

Он отворачивает лицо к окну – самодовольную мужскую улыбку сдерживать что-то не захотелось, а демонстрировать ее тут незачем. Спасибо малышу – раскрыл альбом памяти на забавной картинке.

Но Нестор мог бы и не отворачиваться – Гера все глубже и самозабвеннее погружался в свое прошлое. Причем не описывал его как более-менее объективный хроникер, а показывал с позиции ушлого материнского адвоката. Фактов в пользу Веры было маловато, так он подтасовывал оценки:

– Отец – типичный мещанин, ему бы только о здоровье, о еде-одежде заботиться, маме с ним тошно было, я понимаю… Она несколько раз брала меня с собой летом – отец доставал путевки… – Гера медлит и, чтобы снизить заслуги отца, делает негромкую, но внятную сноску: – Ему однокурсница доставала билеты. Тогда это был страшный дефицит. – И позвончевшим голосом продолжает: – Мы плыли до Астрахани и обратно… Каждый день она учила меня искусству. Свет и тень, сочетание красок, композиция картины… Говорит, у меня талант есть… – Тут он замолкает и напряженно смотрит в глаза Нестору: верит ли тот?

Да разве можно застать врасплох профессионального ловца человеков?

На лице Нестора пристроена маска внимания, сочувствия и веры в каждое выслушанное слово. Маска не в расхожем смысле слова. Ничего подобного неуклюжему повторению в допотопном папье-маше форм высокого лба, небольшого носа и бледноватых щек. То точная, пластичная копия, слепленная по последнему слову психологической науки из самых современных биоматериалов. Притягивает и раскрывает неискушенного человека…

А что под ней?

Свой клубок мыслей, нисколько не оскорбительный для визави. Такое раздвоение – не ложь, не клиника. Всего лишь один из способов уйти от скуки и не погрязнуть в одиночестве, если уж тебе, как Набокову, интереснее всего беседовать с самим собой.

Если фон картины – грунтованный холст, фон романа – второй, не выговоренный автором план, то фон общительной Несторовой жизни – разговор с самим собой. Никогда не прекращающаяся беседа, неведомая посторонним. Не ведомая никому.

– Ребята! Что это вы! Застряли! Все – к Сашке! – Вера влетает под крышу к Нестору с Герой.