Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - стр. 40
– Ясные панове! – вдруг заговорил он, обгоняя группу из трёх вельмож, молчаливо ехавших шагах в пятидесяти от группы свиты и оруженосцев, – Сдаётся мне, что этот москаль не с добра приехал в замок. Не ради ли его княжна Скирмунда так заупрямилась?
– А так!? Может и правда! – воскликнул граф Мостовский, словно осенённый какою-то мыслью, – проклятый схизматик в прошлом году целый месяц гостил в Эйраголе! Всё может статься!
– В таком случае, я отомщён: ни мне, ни ему! – сухо проговорил князь Болеслав. Князь не решится идти против всего народа и против своего языческого криве-кривейто. Сожгите его громы небесные! Он не решится бросить моему отцу и всей Польше оскорбления, выдав дочь теперь за москаля, хоть будь он самим великим князем московским!
– Да и дьявольский криве не позволит! – заметил граф Мостовский.
– Ну, об этом ещё можно поспорить, – засмеялся капеллан, – стоит только хорошенько попросить да принести обычные и чрезвычайные жертвы и неразрешимое тотчас разрешится!
– Не меряй всё, отец капеллан, на свой локоть, – сказал второй сват, – я давно знаю криве-кривейто Лидутко, это сын старого Лидзейки, что был при Гедимине. Он пошёл в отца, а того всеми клейнодами короля святого Стефана не подкупишь, даром что язычник. Это не то, что наши прелаты.
– Не изрыгайте хулы на служителей алтаря! – торжественно проговорил капеллан, – кому неизвестно, что сам криве-кривейто Лидзейко разрешил знаменитой Бируте выйти за Кейстута? А она была вайделоткой! Кто же мешает сделать это и теперь? Криве-кривейто налицо, новый жених тоже. Она поклялас – так криве разрешит клятву, а князь Вингала созовёт гостей на брачный пир! И овцы целы и волки сыты, и пресветлейший князь Болеслав получил гарбуза, а коли все довольны, я и подавно!
– Молчи, змея! – крикнул на него князь мазовецкий, – не растравляй свежей раны!
– О, ясный пан, моё дело не растравлять, а лечить раны душевные. Уж если не суждено нам обратить эту закоренелую язычницу в лоно христианской римско-католической церкви, – единой, истинной! – капеллан возвёл лицо горе, – так уж лучше совсем вырвать воспоминание о ней из груди такого витязя и борца христианства, как ваша ясная милость! Я думал, что задевая ваше самолюбие, я воздвигаю между вами вечную преграду, что вы тем скорее забудете думать о язычнице.
– И не достиг цели! О, я и теперь вижу, как сверкнули, остановившись на мне, её чудные глаза. Я ещё теперь вижу их перед собой. Нет, никогда мне не забыть её дивной красоты! – с жаром проговорил князь мазовецкий.
– О, я теперь уверен, что она чаровница, она заколдовала князя. Надо будет в первой каплице /часовне/ отслужить «Те Деум», и помолиться святому Станиславу, патрону всей Польши, может быть, он снимет чары. В Литве, особенно у этих проклятых язычников (да искоренит их Господь с лица земли!) ещё живёт таинственная наука приворожить человека и заставить его сохнуть и страдать от любви! Одно спасение – Те Деум[32], святая вода и молебен святому Станиславу!
Капеллан говорил с убеждением. Надо помнить, что в тот век вера в колдунов, ведьм и тайные науки была в полном разгаре и влекла на пытки и костры тысячи невинных, обвинённых в волшебстве и волхвованиях.
Князь мазовецкий прервал своего духовного отца.
– Нет, отец Амвросий, нет, не любовь осталась в моём сердце, не любовь, а месть. О, я бы дорого дал, чтобы выместить этой упрямой девчонке оскорбление, нанесённое в моём лице всему нашему роду!