Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника - стр. 32
– Помни, моя вторая матушка, – дрогнувшим голосом говорила Скирмунда на прощание, – если через три дня его здесь не будет, уж он не найдёт здесь больше свою Скирмунду!
– Вода камень долбит, разобьют мои слова его сердце, будь оно хоть каменное! Только берегись, дитятко, у ляхов ум лисий, язык медовый, а зубы волчьи.
– Не бойся, моя Германда, я внучка Бируты и сумею постоять за свою свободу!
Они расстались.
На другой день утром князь Вингала послал за своей дочерью и твёрдо, даже грубо передал ей своё решение выдать её за князя мазовецкого.
Будь князь один, княжна может быть и постаралась бы смягчить старика, но в опочивальне князя находились его племянник Видомир и двое бояр. Скирмунда молча поклонилась отцу, поцеловала его руку и также молча ушла в свой терем.
После её ухода у князя с боярами и молодым Видомиром было нечто вроде военного совета. В ночь прибежал гонец от Витовта, он принёс радостную весть, что с московским князем заключен мир, что до боя не дошло и что зять с тестем опять друзья на всю жизнь[30].
У Литвы, таким образом, были развязаны руки, и великий князь дозволял князю Вингале, своему брату и подручному, прекратить с Тевтонским орденом всякие заигрыванья и уступки.
Жмудь, широкой полосой разделявшая владения обоих монашествующих орденов – Тевтонско-прусского и Ливонского, в эпоху войн с Польшей и Московией была почти уступлена крестоносцам, и они, как мы уже видели, жестоко хозяйничали в ней.
Командор граф Брауншвейг и его два рыцаря приехали нарочно в Эйрагольский замок, чтобы пожаловаться князю Вингале на сопротивление подвластных ему жмудин, огнём и мечом отстаивающих свою религию и своих богов. Во многих местах были открытые бунты, и рыцари явились к Вингале требовать жестокого наказания виновных.
Посол Ордена
Ещё вчера был в силе строгий наказ Витовта, не желавшего, ввиду войны с Москвою, усложнять своё положение разрывом с орденом; он, скрепя сердце, должен был любезно принимать крыжацкое посольство и дружелюбно жать руку ненавистникам, которых охотно бы сжег на костре во славу великого Знича, а сегодня обстоятельства изменились. Литовское сердце затрепетало от радости, и князь, казалось, помолодел на несколько лет.
С утра служители заняты были приготовлением к торжественному приёму посольства. Теперь князь Вингала смотрел на этот приём как на торжество, а не как на унижение, и утром ещё послал своего племянника просить князя мазовецкого и его дворян присутствовать на приёме.
Ровно в полдень командору и его рыцарям, ещё ничего не знавшим о гонце, прискакавшем от Витовта, было объявлено, что князь их ждёт в тронной зале.
Они уже были одеты по парадному. Поверх железных кованых лат и колонтарей была накинута шерстяная белая мантия с нашитым на ней чёрным крестом. Мечи висели на железной цепи, обвитой вокруг пояса. На щитах, которые держали оруженосцы, были вычеканены их родовые гербы. Перья на шлемах были белые страусовые, забрала подняты.
Предшествуемые двумя пажами, которые несли бархатную подушку со свитком пергамента, украшенного большой сургучной печатью, вошли рыцари в мрачную, но высокую комнату, называемую в замке «тронной залой».
В стороне, противоположной двери, у стены стояло на возвышении большое дубовое кресло, покрытое аксамитом. Князь Вингала в белом суконном кафтане, отделанном желтым шёлком, сидел в нём, опершись одной рукой на поручень, другой, на кривую татарскую саблю.