Грязь - стр. 17
– И что же он делал? Глубокие ожоги по всему телу – это его рук дело?
Я еще больше кривлю лицо, – Давайте так. Дальше, как говорит мой сосед-сокамерник журналист, я буду рассказывать, словно пишу книгу, словно факты и события – всего лишь вымысел, плод моей фантазии. Он утверждает, за фантазии, даже самые страшные, у нас не наказывают.
– Очень интересно, – она говорит с придыханием. Моя эрекция усиливается.
– Кухня, небольшая такая кухонка. Маленькое окно во внутренний двор, печка у стены, стол и холодильник. Печка белая, крашеная, на стенах обои. Они тоже светлые, в цветочек. Бледно-зеленые, кажется. Несмотря на ветхость строения изоляция такая, что можно сутки без остановки кричать, никто не услышит. Стоило Коле постучать в стену, как тут же появлялся собутыльник Эдуардыч. Он ждал, словно все время сидел по ту сторону стены и ждал приглашения. Услышав стук, он срывался, вылетал из дома, сносил свою калитку, пулей несся вдоль забора, проникал на наш участок и оказывался на пороге. От стука в стену до его появления проходили жалкие секунды.
Я вижу, как следователь пытается скрыть улыбку.
– Коля всегда приходил пустым, ни выписки, ни закуски. Он снимал обувь, прятал под лавку, а завидев отца, делался виноватым. Это происходило само собой, непроизвольно. Брови любовничка становились домиком, низкий лоб морщился, а щеки по-детски надувались. Подобное лицо на крепком мужском торсе нелепость, но подобное повторялось снова и снова. Согласитесь, это особый вид извращенства? Сначала трахаешь львицу, а потом идешь на обед ко льву.
Следователь сжимает губы и утвердительно кивает головой.
– Вот сидят эти двое, выпивают, ведут светскую беседу. Коля хвалится сыном на стороне, щечки, там, пушок на голове, а Эдуард сбивается со счету, пытается вспомнить количество детей. По разным подсчетам у него их то ли пятеро, то ли шестеро, и все девки. Уязвленный математикой Коля зовет сына, того, который еще живой и заставляет стоять в углу. Ребенок – напоминание, символ мужской состоятельности, тотем. «Сын», – все громче ревет Коля: «Сын». Противно так кричит, размашисто. Только нет ничего в слове, не отзывается внутри, там пустота, зияющая, черная пустота. Вот и стоит ребенок часами в углу у горячей печи, истекает потом и боится пошевелиться. Он еще совсем мал и глуп, но уже знает, чем закончится вся эта хуемерка. Извините …
Следователь понимающе взмахивает рукой.
– В какой-то момент Эдуард оперся на локти, потянулся к собеседнику и выдавил что-то похожее на: «А я и тут бываю», – или: «Вдуваю». Сквозь пары алкоголя мутный рассудок Коли предпринял невнятную попытку уточнить, но Эдуард добил. Он развалился на стуле, вальяжно так, закинул руки за голову (словно в этот момент его кто-то орально ублажал) и довольно разборчиво прокричал: «Женку твою я ебу». Дальше все происходило, словно в замедленной съемке. Коля изогнул тощее тело дугой, дотянулся до печи, схватил огромный нож и резкими взмахами дважды разрезал пространство. Вот так, влево и вправо. Эдуарду даже уклоняться не пришлось, слишком неуверенными были взмахи. Он лишь подался вперед и ударил оскорбленного мужа здоровенным кулаком промеж глаз. Коля как был упал. От резкой и внезапной натуги свалился и Эдуардыч.
Следователь опирается на ладони так, что они закрывают всю нижнюю половину ее милого лица.