Грустная песня про Ванчукова - стр. 31

Почему мать на сносях в родильный дом вёз Нечистой, а не сам Сергей Фёдорович? Всё просто: у Нечистого в хозяйстве был вездеход. Плохонький, несуразный, но живой, тёплый, натопленный, с печкой на брикетах внутри, с торчащей из кунга трубой. Нападало столько, что без гусеничного хода никак не добраться, хоть бы и всего-то три или четыре километра. Летом, вон, пешком пройти и даже не заметить. У Сергея же Фёдоровича в хозяйстве ничего, кроме своих двоих, не было. Начальнику прокатного цеха личный транспорт не положен. На завод и обратно со смены ездил автобусом.

– Вы только не волнуйтесь, Изольда Михайловна! – гремел Нечистой. – Всё будет в самом полном порядке! Вы сейчас в роддом, а к вашему возвращению мы всё подготовим: и кроватку, и коляску, и ванночку… – Изольда, плохо соображая, в ответ на басовитые трели Нечистого только рассеянно улыбалась.

– Сергей Фёдорович! – гудел снова Нечистой. – Я Изольду Михайловну сейчас отвезу… да, отвезу и сразу вернусь! У меня приданое для вашего малыша давно уж припасено! Отдел рабочего снабжения в положение вошёл, постарался! Коляска – та вообще немецкая, киндерваген гемахт ин Дрезден[8]! И вы, Калерия Матвеевна, не беспокойтесь! Пусть зима тут в степи и холодная, а жизнь теперь у нас совсем другая будет, тёплая… Отогреют всех нас дети-внуки…

Изольда, бережно, мелкими шажками ведомая под обе руки вниз по лестнице мужем и Нечистым, вдруг всплеснула руками:

– Ой, сумку, кажется, забыла…

– Я сейчас! – крикнул Сергей; помчался наверх. – Идите, спускайтесь, я догоню!..

В прихожей схватил сиротливо забытую в углу холщовую сумку с нехитрыми причиндалами, запрыгал цаплей через две ступеньки вниз. Нечистой осторожно грузил испуганную Изу в хрипящий на холостых хилым бензиновым моторчиком сорок седьмой «газон». Сграбастал сумку, залез сам, хлопнул водителя по плечу – мол, трогай – проорал в открытую дверь Ванчукову:

– Фёдорыч, не дрейфь, я скоро!

Без пяти минут бабушка, Калерия Матвеевна, не зная, куда себя деть, переминалась больными ногами возле гладильной доски. Стопка простынь и пелёнок – прогладить-то надо с обеих сторон! – потихоньку росла.

– Я на кухне посижу… – тихо сказал Ванчуков.

– Конечно, Сергей Фёдорович, идите. Поглажу пока. Поужинайте, всё готово.

– А вы?

– Да не до еды мне, дорогой Сергей Фёдорович. Кусок в горло не лезет.

Ванчуков пожал плечами, кивнул, повернулся и пошёл через длинный коридор, в который выходили все три крошечные комнаты дом-приезжской малосемейки, на шестиметровую кухоньку. Заглянул в одну кастрюлю, приподняв крышку, в другую. Есть и правда не хотелось. Снял телефонную трубку, набрал «ноль семь». Назвал город, номер телефона. Только успел насыпать в турку три ложки кофе из жестянки ленинградского молотого, как телефон коротко несколько раз хрюкнул.

– Спасибо, – ответил Сергей телефонистке, – я, да… заказывал.

Трубка немного помолчала, потом отозвалась баритоном:

– Да, слушаю.

– Здравствуй, Витя! – бодро откликнулся Сергей.

– О-о-о, Серёжа! – обрадовалась трубка. – Как твои дела?

– Ничего, вроде пообвыкся.

– Холодно у вас?

– Не так холодно, как противно, – поморщился Ванчуков.

– Как жена? – спросила трубка Витиным голосом.

– Час как в роддоме.

– Ну, ты молодец! – обрадовалась трубка.

– Стараюсь, – поддакнул Сергей. – Слушай, как там мой?