Группа - стр. 24
Альба мысленно – и очень осторожно – оглянулась назад, в то время, которое представлялось ей сейчас недавним прошлым. Оглянулась – и тут же резко отпрянула, до того отвратительным и диким было увиденное.
Там, в этом недавнем прошлом, в полумраке тесной неприбранной кухни, сидело, сгрудившись над столом, безобразно расплывшееся существо в старом домашнем платье, заляпанном красками, и жадно закидывало в себя куски, ломти, пригоршни и щепоти какой-то пищи. Жадно и ненасытно, но при этом совершенно бездумно. Как дрова в топку.
Мерзкое, ужасное существо. Тварь, убившая своих родителей.
Альба отшатнулась от этого существа, как от прокаженного. Словно оно и сейчас еще представляло опасность. А может, и в самом деле представляло: его обжорство могло таить угрозу, как жало убитой змеи. Лучше не прикасаться. Забыть о нем навсегда.
«Прощай», – сказала Альба существу и, перед тем как навсегда перестать им быть даже мысленно, подумала с отстраненным, холодноватым презрением, как будто и вправду не о себе: интересно, зачем она одно заедала другим, смешивала и наслаивала вкусы? Ведь она же совершенно их не чувствовала! Она кидала в себя еду, а сама думала только о картине, к которой следовало как можно скорей вернуться. О той картине, над которой в данный момент работала. Если она и была чем-то одержима, так это рисованием, а вовсе не гамбургерами и китайской лапшой в коробках, не шоколадным мороженым, политым клубничным соусом, и не острыми куриными крылышками с майонезным салатом.
Так зачем же было намазывать булку маслом, а ломтики хлеба, сыра и ветчины – прослаивать кетчупом и горчицей?
Может быть, ей в этот момент казалось, что она продолжает творить – наносит яркие масляные мазки на загрунтованный холст, насыщает его цветом, фактурой, экспрессией?.. Может быть, пропихивая в себя и глотая все это, она испытывала удовлетворение творца, сделавшего свою картину по-настоящему весомой, материальной?
Пережеванный кусок запеканки у нее во рту превратился в размякший прогорклый картон, на глаза навернулись слезы. «Сейчас меня вырвет», – подумала Альба. Но ее не вырвало. Сделав над собой усилие, она проглотила рыхлую безвкусную массу и запила водой.
Приступ паники накатил – и схлынул. Чудовище в заляпанном балахоне сгинуло, так и не осмелившись поднять голову и встретить взгляд новой Альбы, попрощаться с ней навсегда. И слава богу. Больше она к этому не вернется.
Говорили обо всем и сразу. Не галдели наперебой, скорее оживленно беседовали под чуть менее оживленное, но тоже довольно спорое позвякивание столовых приборов, и каждый наслаждался собой в новом качестве – в качестве здорового и красивого, во всех смыслах благополучного человека. Все, даже Андреа, упоенно ласкали друг друга взглядами и словно бы светились изнутри, распространяя вокруг себя лучи приязни. Словно утоляли некую жажду, мучившую годами.
Их операторы – изначальные, всегдашние красавицы и красавцы – как-то даже потускнели на фоне новых. Сияние их красоты и здоровья казалось теперь отраженным светом подлинных звезд. А ведь совсем недавно внешний вид операторов, их физическая форма и подготовка казались чем-то недостижимым, каким-то просто издевательством, плевком в лицо. Альба вспомнила, как в один из первых дней тренинга сорвалась кошатница Андреа, как она вдруг вскинулась, как яростно зашипела: «Зачем?! Зачем вы это сделали?! Зачем здесь