Громче, чем тишина. Первая в России книга о семейном киднеппинге - стр. 15

Сейчас оставалось только сдерживать эмоции и собирать документы, которые, естественно, фильтровал Саша. Я училась у него искусству войны. Саша рассказал, каким образом в суде характеризуется личность, что в ней нет места человеческим отношениям, но огромное значение придается правильно подобранным бумагам, которые стали моими доспехами и оружием. Эти документы создавали мое новое лицо. И, глядя на это лицо, я старалась убедить себя: «Со мной все в порядке. Я имею все права на своего ребенка».

Ссылаясь на судебную практику, Саша уверял меня в том, что аргументы мужа несостоятельны. Стало очевидно, что весь этот кошмар скоро закончится. Цель жизни сводилась к одному: выиграть суд и определить, что ребенок будет жить со мной. Было заметно, что Саша неформально относится к моему делу, и это меня очень радовало. Он увидел ситуацию своими глазами, и в нем проснулась какая-то не столько юридическая, сколько даже спортивная злость. Он с нетерпимостью высказывался о людях, которые нарушают закон. И преград на пути восстановления прав для него, кажется, не существовало.

Ни у кого из моего окружения, в том числе у чиновников, которых я посещала, не было сомнений в том, что суд оставит Ксюшу со мной. Это был первый суд в моей жизни, и, не зная никаких процедурных деталей, я приходила на каждое заседание со свидетелями. Среди них были наши с Ромой соседи, воспитатели кружков для самых маленьких, куда я водила Ксюшу, родственники и друзья нашей семьи. Свидетели сидели в коридоре. К сожалению, суд так и не перешел к рассмотрению дела по существу, решая лишь вопрос, где должно проходить судебное заседание – в Петербурге или Новороссийске? На том, чтобы дело передать в Новороссийск, настаивали Ромины адвокаты. Таким образом, никого из моих свидетелей суд так и не опросил.

Я не оставляла попыток дозвониться до Ромы в надежде смягчить его сердце и уладить конфликт. Что все-таки заставило его так поступить со мной и Ксюшей? Но муж не отвечал на звонки. А если вдруг удавалось поговорить, то его ответы были такими же лаконичными и жестокими, как и при нашей последней встрече. Наши друзья, с которыми еще недавно мы вместе проводили время, в один день, так же, как и я, стали его личными, непримиримыми врагами. Например, Палыч. Он был свидетелем на нашей свадьбе, потом отдыхал с нами на даче в Широкой Балке. Однажды Палыч дозвонился до Ромы и предложил по-мужски обсудить то, что происходит. Но тот его резко прервал, назвал «жидовской мордой» и обвинил в том, что мы с Палычем «спали». Все это было настолько нелепо и неразумно, что не могло иметь никакого объяснения. Не имея иного выбора, я продолжала бегать по инстанциям. Оставалось лишь превратиться в существо, в котором все неизмеримые по силе материнские чувства стали превращаться в арсенал женщины-воина.

Что дальше? Никогда еще я так тщательно не подбирала слова, пытаясь уложить свое послание в регламентированный лимит в 2000 знаков. Мое первое обращение к президенту стало настоящим событием и сулило надежду. Ведь письмо было адресовано Самому Главе Государства, от единого слова которого зависит все в нашей стране. Так я думала еще даже тогда, когда получила ответ. Прямо на почте, сдерживая дрожь в руках, я радостно вскрыла конверт, в котором лежала обычная бумажка, сгибами разделенная на три равные прямоугольника.