Грифоны охраняют лиру - стр. 13

Был здесь и книжный лоток, ненадежной конструкцией демонстрировавший некоторую врожденную утлость всего предприятия: поставленные вровень четыре раскладных стола на алюминиевых ножках со столешницами, наивно имитирующими мраморный рисунок; рядом притулилась решетчатая массивная тележка, на которой, вероятно, вся эта сокровищница человеческой мысли на ночь убиралась в какое-то близкое укрывище. На столах лежали книги, налезая друг на друга, как карты в пасьянсе или черепахи, спасающиеся бегством. У Никодима немедленно зарябило в глазах от пестроты картонажей, обложек и переплетов: преобладающие тона были черный, красный (цвет крови) и розовый (колер плоти); основным сюжетом было насилие. На почетном месте лежала стопка одинаковых книг с названием «Не получишь морошки, Беляночка»; к обложке верхней из них был приторочен скрепкой бумажный лоскуток с надписью «новинка». Он перешел к другому столу, тут, напротив, царствовало благолепие: купола, молодухи в платочках, томные витязи, поигрывающие вилами, и добрые кони, недвусмысленно изъявляющие готовность умчать читателя в мир грез с кисельными реками, молочными берегами и земляничными полянами. «Все-таки я не люблю литературу», – подумал Никодим и поневоле взглянул на продавца, который тем временем подобрался в надежде на поживу.

Сперва ему показалось, что продавец, широкоплечий детина в расстегнутой клетчатой рубахе, сидит на стуле или табуретке, но потом стало понятно, что тот – лилипут, карла, с несоразмерно развитой верхней половиной туловища. Увидев Никодимово замешательство, он подошел ближе, обнаружив пару журавлиных ножек, затянутых в лиловое трико и украшенных светлыми тапочками наподобие балетных. Очевидно, неписаный кодекс его профессии подразумевал склонность к психологизму: оглядев Никодима и составив себе умозрительное представление о его читательских склонностях, он нырнул под прилавок и, вытянув из стоящего там баула небольшой квадратный томик с орнаментом в восточном стиле, протянул его. «Ираида Пешель» – было написано тонкими, как бы заваливающимися в изнеможении буквами. «Тоска по тоске. Стихетты». Никодим в изумлении поднял брови. «Берите-берите, другие берут и хвалят», – почти пропел карла звучным баритоном. Никодим отверг Ираиду Пешель; карла с несколько оскорбленным видом прибрал ее обратно в баул. «Нет ли у вас книг Шарумкина?» – выговорил наконец Никодим. «А зачем вам?» – изумился тот.

Вопрос этот поверг Никодима в замешательство. Объяснять истинную причину было немыслимо: даже если допустить, что случайный собеседник заслуживал ее услышать – на правах попутчика в купе, которому, увлекшись застольной беседой под перестук колес и терпкий чай из серебряного подстаканника, выбалтываешь то, чего не рассказал бы и священнику на исповеди, Никодим не решался взять с собой другого человека в тот головокружительный прыжок через логическую расселину, который объяснил бы, зачем ему, в видах установления отцовства, понадобилось немедленно прочесть книги предполагаемого кандидата. Более того, на краешке сознания брезжила совершенно иррациональная мысль, не может ли сам карла оказаться Шарумкиным: внешности того Никодиму знать было неоткуда, а по возрасту он примерно подходил, принадлежа к той мужской породе, которая, взойдя примерно к тридцати годам в зрелый возраст, заматерев и обрастя бородой, оставалась в нем до самой старости. В этом неожиданном примеривании случайного встречного на роль утраченного родителя видна была очевидная патология – с другой стороны, и день, начавшись столь необычно, мог продолжиться следующими сюрпризами: так ребенок, попав в цирк и встретивший в фойе фокусника, заранее настраивается на открытость к чудесам, которые осыплют его в ближайшие два часа. С другой стороны, формирующаяся эта привычка грозила Никодиму серьезными жизненными (или как минимум умственными) осложнениями, поскольку окружавший его мир в значительной своей мере состоял из подходящих по возрасту и полу кандидатов – и, бросаясь, хотя бы мысленно, к каждому из них, он быстро встал бы в положение собачонки, потерявшей хозяина в многолюдной толпе и неистово бороздящей ее в жажде дуновения родного запаха. Нуждался ли интерес к знаменитому писателю в дополнительной мотивировке? – подумал Никодим, но оказалось, что, покамест он собирался с ответом, карла вновь прибег к помощи своего волшебного баула и извлек оттуда новую книгу. «Шарумкин» – было вытиснено золотом на верхней крышке переплета. «Раннее и несобранное». Никодим расплатился и, прижимая локтем драгоценную увесистую ношу, отправился в ближайший сквер.