Гретель - стр. 6
Он тогда заплакал. И это не было стыдным – ни тогда и не сейчас, спустя несколько лет.
Настя не была адреналинщицей. Да и всякого рода острые ощущения её не привлекали. Вообще-то, при всей своей привлекательности и уме, она при ближайшем рассмотрении оказалось спокойной и даже холодной. И Юрик, которого всё это вполне устраивало, не сразу понял страшное – сама она была почти не способна эмоционально переживать острые моменты жизни.
– Знаешь, – тихо говорила Настя, прижавшись лбом к его плечу. – Ты как окошко в мир. Вот расскажу тебе один случай, только не смейся. Я ещё маленькая была, мы в санаторий поехали с родителями. И такой санаторий был скучный, даже поиграть не с кем. Всё только ходили кругами, розы нюхали да воду эту лечебную пили. Но кормили там потрясающе, просто высокая кухня. И вот сидим мы за столиком, всякие деликатесы уплетаем и вскоре замечаем, что на нас постоянно смотрит один мужик. Такой, знаешь, хиленький мужичок, болезненный. А смотрит внимательно, но как-то стыдливо. Родителям это, конечно, поднадоело, ну, они и решили разобраться. А он… ты представь, у него рак желудка был. После операции только подлечился, а есть ни того, ни этого нельзя. И он… смотрел, как люди едят вкусную пищу. Ему нравилось на это смотреть. Нет, он не чувствовал вкуса еды и всякого такого, всё-таки не полный был псих. Но его радовало, что люди получали удовольствие от клубники в шоколаде или цыплёнка в собственном соку.
Лучше бы она никогда не говорила этого. Но Настя была кристально честна со всеми, кто попадался ей на жизненном пути. Так уж она была устроена. Юрик лежал рядом, ощущая плечом прохладную кожу её лба и колючую чёлку. И что-то крошечное и неприятное впервые вылупилось у него внутри и повернуло слепую личиночную головку. Он, конечно, не понял, что это. Оно выросло потом.
Настя не так уж и боялась прыгать с парашютом. Но страх и радость Юрика захватывали её. Не страшно ей было и быть пойманной на воровстве, но Юрик так чудесно волновался, так трогательно потел и вздрагивал, что Настя чувствовала самый настоящий стыд. Звёздное небо было прекрасно, и Настя понимала это зрительным центром больших полушарий, но восторги и слёзы Юрика наполняли её холодное сердечко тем, что оно никак не могло продуцировать само.
Такой уж она уродилась – обречённой на вечное созерцание деликатесов жизни.
А потом… потом много всего было. Горные лыжи, поедание жареных кузнечиков, тёплые и пронзительные стихи рано погибшего малоизвестного поэта, прыжок с водопада, купание в проруби. И всё-то было прекрасно. Но личинка внутри росла и, ещё не имея названия, отравляла существование своими невидимыми выделениями.
А потом у Юрика умерла тётя. Милая тётя Вика, самая близкая родня, такая хорошая, такая ласковая. И главное, так внезапно – вот она жила, пекла шарлотку и вышивала бисером, звонила по выходным и звала в гости… и вот её нет.
Они приехали вдвоём. Стоял нежный май, чирикали воробьи, во дворе верещали дети. А тётю Вику только что схоронили. И так невыносим, так безумно пронзителен был этот контраст – солнечной суетящейся жизни и неизбежного нелепого конца, что это не умещалось в голове. Хотелось орать и топать ногами, хотелось бороться…
Он медленно брёл по тротуару, пытаясь успокоиться, привести мысли в порядок… и тут нечаянно, боковым зрением увидел, как лихорадочно сияют водянистые глаза идущей рядом с ним девушки. По её щеке медленно скатывалась слеза.