Грехи отцов отпустят дети - стр. 9

Решили устроить смотрины в «Астории», где трудилась Мария. Стол на троих накрыли в отдельном кабинете, и на старшего брата произвело впечатление и то, с каким подобострастием обслуживал троицу официант, и какими полными, вкусными и свежайшими оказались порции. Нет, подобного в советском ресторане трудно добиться даже внуку академика, даже за огромные чаевые! Подобные почести только своим оказывают!

Разговор за ужином порхал о том о сем. Серьезных тем вроде женитьбы, равно как политики, живописи, литературы, беседа не касалась. Девушка потягивала клюквенный морс – талия ее заметно округлилась. Братья выпили на двоих бутылку (опять!) армянского коньяка. А потом, когда вместе на такси отвезли Марию домой и возвращались к себе, в пятикомнатную дедову квартиру на Новинском бульваре, старший ошеломил младшего тем, что безапелляционно изрек:

– Женись. Тебе как раз такая нужна.

– Какая – такая?

– Твердая. Решительная. Смелая. Пронырливая. Ты ведь, братишка, извини меня, лох. Раздолбай. А она сделает из тебя человека. И познакомит с кем надо, и продвинет, и позаботится.

– Но я не люблю ее!

– И не надо! Зачем? Пусть лучше тебя любят.

– Да и она меня не любит!

– Э, брат. Ты что, думаешь, что любовь – это страсти в клочья? Любовь – это забота, стираные носки, секс без отказа, без «голова болит», вкусный борщ, наконец.

– Но она глупая!

– Кто это тебе сказал? Или ты думаешь, раз она Дали от Матисса с первого взгляда не отличит и Моне с Мане путает, так она дура? Выучиться щебетать на потеху модным салонам можно в три дня. Но у этой девушки ум иной. Природный, глубинный. Такой, что за ним не пропадешь.

– Ты думаешь? – в сомнении промолвил Ник.

– Тут даже думать нечего! Тебе, дураку, настоящая жемчужина попалась! Сапфир! Смарагд! И учти, если ты ее, свою судьбу, проворонишь – я сам на Марии женюсь! Такой перл охламону достался и пропадает ни за грош!

– Да ты женат! – со смехом отвечал младшенький.

– Ну и наплевать! Брошу свою стерву Юльку и Машку у тебя отобью, ей-ей!

Неизвестно, подействовала ли на Николая Петровича угроза старшего брата или его увещевания, да только он сделал Марии предложение. Затем они предстали пред очи будущей тещи – приемщица химчистки благословила их со слезами. Но оставалось самое главное (в понимании Николеньки): получить одобрение деда-академика и бабки, кавалерственной дамы Евгении Михайловны. С матерью-кукушкой можно было не церемониться, ограничиться телефонным разговором – она в очередной раз взялась за свою творческую карьеру. Картины Антонины Николаевны, как и все советское, временно оказались в бешеной моде на Западе, и она, истосковавшаяся по популярности, срочно пожинала плоды оной в самом аж Нью-Йорке.

И вот парочка предстала пред очами деда и бабки в исторической квартире на Садовом кольце: хрусталь, фамильное серебро, свечи. Бабушка взирала на девушку крайне скептически. Поджимала губы. Ну а дед-академик – нет, вот тот оказался совсем не снобом, болтал с Марией как с равной. И та отнюдь не тушевалась, рассказывала и про отпуск в деревне, и как гречневую кашу в русской печи томить, и как они с матушкой сами ремонт на кухне делали.

По итогам визита бабушка только фыркнула внуку: «Хочешь жениться – ну и женись, я-то что?» А дед, как ни странно, стал на те же струны давить, что и брательник: «Да, не красавица, не чахоточная интеллектуалка: ах, я без ума от «Соляриса»! Зато не голова, а дом советов. Умна, спокойна, преданна, ровна. Такая кровь нам нужна, не то что чахоточная Пашкина Юлька! И из тебя человека сделает. Женись!»