Граждане неба. Путешествие к пустынникам Кавказких гор - стр. 11

Около четырех часов мы были на подворье.

Монах, заведующий подворьем, ушел в монастырь. Нас встречает послушник Феопемпт.

– Не выговоришь ваше имечко, – смеюсь я.

Послушник – приветливый, бойкий, веселый парень из средней полосы России. В лице у него много юмора. Глаза немножко лукавые, но главная черта – безграничное русское добродушие. Глядя на него, хочется улыбаться и говорить в шутливом тоне.

Он расторопно отпирает нам «покои» для «гостей»: две чистенькие комнаты. В одной – три кровати и стол. В другой – стеклянный шкап с посудой и одна кровать. Феопемпт все время посматривает на нас и лукаво усмехается.

Когда мы вошли в «покои», он сказал:

– А вам, о. Иван, придется там поночевать… с нами.

– Почему?

– Мы экскурсантов ждем. Восемь человек их, и то уж места не хватит.

– Так что же, – говорю я, – вы скорей пустыннику должны место дать, чем каким-то экскурсантам.

– Да они поблагодарят хорошо, – добродушно признается Феопемпт.

– А может, мы лучше поблагодарим.

Феопемпт расплывается в широчайшую улыбку, но не сдается.

– Пустынники всегда с нами, а экскурсанты только летом!

– Ну, это другое дело! – смеясь, соглашаемся мы с о. Иваном. Но больше всех смеется сам Феопемпт.

– А самовар вы нам дадите, или тоже экскурсантов придется ждать?

– Дадим!

Феопемпт звякает чайной посудой, носится из комнаты на двор и со двора в комнату и, наконец, вносит громаднейший самовар.

– Есть хочется… и жажда смертельная, – говорит о. Иван. – А вы знаете, как над нами смеются на Новом Афоне? Вот придешь этак в монастырь, измучаешься за дорогу да наголодаешься в пустыне, ну, конечно, сколько в трапезной на тарелку ни положат, все съешь. А кормят нас за общей трапезой с послушниками. Послушники подают свои тарелки и смеются: накладывай побольше, как пустыннику.

Феопемпт слушает этот рассказ, задержавшись в дверях, и говорит, усмехаясь:

– Пустынники, одно слово, любят покушать!

Но нам с о. Иваном так хочется пить, что уж и не до еды.

Начинаем наливать по очереди стакан за стаканом. Обжигаемся, вздыхаем и пьем молча, сосредоточенно… Наконец, пьем так много, что самим делается смешно. А Феопемпт то и дело заглядывает в дверь; он ждет самовар, у него кто-то еще остановился в кухне.

– Нет еще! – говорю я ему на его вопросительные взгляды.

Снова пьем стакан за стаканом, чувствуя, что такую жажду все равно утолить нельзя и что пить, кажется, бесполезно…

– А ваших экскурсантов, должно быть, дождь задержал? – говорю я Феопемпту, когда он, наконец, убирает от нас почти пустой самовар.

– Должно быть так! Отцу Ивану свободно, пусть располагается!..

Экскурсантов нет, так и пустыннику рад, – смеется о. Иван.

Но «располагаться» ему пришлось не скоро: мы заговорились и просидели до глубокой ночи.

– Мы монастырь не осуждаем, – говорил мне о. Иван, – без монастыря, без послушания нельзя. С этого всякий пустынник начинать должен. Но у иных душа лежит к безмолвию, тем и надлежит уходить в пустынь. Особенно горы на душу хорошо действуют – возвышающе. Усматриваешь в них некое таинство… Мы на пустынь не так смотрим, что это выше монастыря, а так, что каждому свой путь: иному монастырь, иному мир, иному пустынножительство…

– Вы раньше в монастыре были?

– И я был, и все наши пустынники из монастырей вышли.

– А в пустыне долго живут?