Гостья - стр. 49

Она попыталась высвободиться; однако все в ней было таким тяжелым и таким вялым, что, не успев выпрямиться, она почувствовала на себе обнаженное тело Гимьо. Такая непринужденность в умении раздеться тоже составляла часть ремесла. Это плавное, нежное тело слишком легко сливалось с ее телом. Тяжелые поцелуи, жесткие объятия Клода… она приоткрыла глаза. Наслаждение сморщило губы Гимьо и сделало его глаза косыми; теперь он с жадностью рвача думал лишь о себе. Она снова закрыла глаза; ее терзало жгучее унижение. Ей не терпелось, чтобы это кончилось.

Гимьо ласково прижался щекой к плечу Элизабет. Она откинула голову на подушку. Но она знала, что больше не заснет. Теперь все, помощи ждать нечего; нельзя избежать страдания.

– Три кофе в чашке, – сказал Пьер.

– Вы упрямец, – сказал Жербер. – Как-то мы с Вюйменом смерили: стакан вмещает столько же.

– После еды кофе следует пить из чашки, – заявил Пьер непререкаемым тоном.

– Он уверяет, что вкус другой, – заметила Франсуаза.

– Опасный мечтатель! – сказал Жербер. На мгновение он задумался. – С вами можно согласиться, что в чашках кофе остывает не так быстро.

– А почему он должен остывать не так быстро? – спросила Франсуаза.

– Поверхность испарения меньше, – с апломбом заявил Пьер.

– Тут вы ошибаетесь, – сказал Жербер. – Дело в том, что фарфор лучше сохраняет тепло.

Они радовались, когда обсуждали физическое явление. Обычно это был некий целиком выдуманный факт.

– Он остывает точно так же, – заметила Франсуаза.

– Вы слышите? – сказал Пьер.

Жербер демонстративно приложил палец к губам; Пьер с понимающим видом кивнул; то была их привычная мимика, дабы подчеркнуть их вызывающее сообщничество; однако сегодня их жестам недоставало убежденности. Обед тянулся невесело; Жербер выглядел угасшим; они долго обсуждали итальянские требования: чтобы беседа увязала в таких общих положениях, было большой редкостью.

– Вы читали утром статью Суде? – спросила Франсуаза. – Он ничего в этом не понимает, утверждает, что переводить текст полностью – значит искажать его.

– Старые маразматики, – сказал Жербер. – Они не решаются признаться, что им досаждает Шекспир.

– Это не имеет значения, – сказала Франсуаза. – О нас пишут, и это главное.

– Пять вызовов вчера вечером, я сосчитал, – заметил Жербер.

– Я довольна, – сказала Франсуаза. – Я была уверена, что можно тронуть людей, не соглашаясь ни на какие уступки. – Она весело обратилась к Пьеру: – Теперь совершенно очевидно, что ты не только кабинетный экспериментатор, сектантский эстетик. Коридорный в отеле сказал мне, что он плакал, когда тебя убивали.

– Я всегда думал, что он поэт, – отозвался Пьер. Он слегка смущенно улыбнулся; воодушевление Франсуазы поубавилось. Выйдя четырьмя днями ранее после генеральной репетиции, Пьер был радостно возбужден, они вместе с Ксавьер провели восторженную ночь! Но уже на следующий день это чувство триумфа его покинуло. Таков уж он был: неудача бывала для него мучительна, однако успех всегда казался ему лишь незначительным этапом к более трудным задачам, которые он сразу же себе ставил. Он никогда не поддавался слабостям тщеславия, но и светлой радости от хорошо проделанной работы тоже не знал. Он спросил Жербера: – Что говорят в окружении Пеклара?

– О! Вы совсем не в нужной струе, – отвечал Жербер. – Они придерживаются линии возвращения человека и прочей ерунды. Тем не менее им бы очень хотелось знать, что на самом деле у вас за душой.