Гостинодворцы. Купеческая семейная сага - стр. 28
– Ах, дедушка, милый мой дедушка, если бы ты знал только, как я несчастна! – припала к плечу деда Липа.
– Вот те на! Да полно, постой… Ах ты, коза! Право, коза! Ну что ты, право?.. Постой!
– Дедушка, ты ничего не знаешь… Меня отец хочет выдать замуж…
– Замуж? Ну, чего ты плачешь? И замуж надо идти… Всему предел есть, Липушка…
– Дед, дед!
– Ну что дед, дед… Ты не бойся, я тебе и замужем буду гостинцы носить! – пошутил Муравин, но, увидав отчаяние Липы, отнял ее руки от лица и посмотрел ей в глаза. – Липушка! Голубчик! Не хочешь ты замуж, да? Да скажи же, душа…
– Дедушка, дорогой мой… люблю я… ты пойми: люблю я…
Дед отыскал валявшуюся в траве широкополую поярковую шляпу и надвинул на самые уши.
– Другого любишь? Не того?
– Сережу… знаешь, Сережу Аршинова… он был у тебя…
– Ну, ну?
– А отец хочет выдать за его брата, Ивана… Сегодня и смотрины назначены…
– Вот как!.. За пьяницу отдать хочет? За цыганского гуляку? Ах, Спиридоныч, Спиридоныч…
– Дедушка, милый, посоветуй ради бога, что мне делать, я просто голову теряю…
– Постой, коза… С матерью ты говорила?
– Что мать?
– Правда, правда… вся она в его лапе… Ну, погоди… Пусть Иван тебя посмотрит, это ничего, это, Липушка, не беда… Худого в этом я ничего не вижу.
– Ну, а потом, дед?
– А потом… спросит же отец тебя, нравится жених или нет? Скажи, что нет, любишь другого, и кончено, и аминь…
– И ты думаешь, отец посмотрит на это?
– Не посмотрит? Ну, это мы посмотрим, коза, как он не посмотрит… – Дедушка вскочил на ноги и грозно замахал веткой черемухи. – Я… я сам тогда… слышишь, Липушка? Сам к нему пойду, да, сам! Пусть он со мной поговорит! Я ему скажу, все скажу, все, да! Я ему отпою, все отпою.
Дед так отчаянно махнул веткой, что сшиб с себя шляпу.
Его бледное лицо, обрамленное сединами, дышало гневом и юношескою отвагой.
Липа бросилась на шею к деду.
– Дедушка! Дедушка! – проговорила она, давая волю накипевшим слезам.
– Липушка! Душа! Перестань! Перестань, голубка, – шептал он, смотря на вздрагивавшие от рыданий плечи Липы, на ее белую, тронутую легким, как дымка, загаром шейку, перерезанную змейкой-косой, и гладил морщинистою с синеватыми жилами рукой русую головку своей милой внучки…
В шестом часу вернулся, в сопровождении Александра, старик Алеев и застал жену в спальне, где она, готовясь к приезду гостей, возилась с прилаживанием наколки на голову.
– Все готово? – коротко спросил он, сбрасывая с себя сюртук.
– Все, Спиридоныч: и стол в беседке накрыт, и закуски всякие приготовлены.
– Дай сюртук, который почище, да манишку.
– Сию минуту.
– Постой кидаться-то, успеешь… Липу приготовила?
– Одевается сичас, голубенькое платье с цветочками велела ей надеть, к лицу оно ей.
– Ну, уж это ваше, бабье, дело, я в этом ни уха ни рыла не понимаю, а говорила ты ей насчет смотра-то?
– Говорила, Спиридоныч, как не сказать, на всю жизнь этакое дело.
– Ну, и что ж она? Как приняла?
– Обнаковенно, в слезы ударилась.
– Девичья слеза что божья роса – до первого солнышка.
– Страшно тоже, Спиридоныч, девичью волю на бабью неволю менять.
– Глупости, не век же ей на родительской шее сидеть, пора и мужнина хлеба попробовать… Сюртук!
Анна Ивановна бросилась к гардеробу. Алеев умылся, расчесав свою бороду, надел чистую манишку и, облекшись в новенький сюртук, прошел прямо в сад.