Господин моих ночей. Книга 2 - стр. 27
Мама постаралась максимально защитить меня, как уж сумела, и, если бы не война, в моей жизни все было бы хорошо. Лучше, чем у многих девушек моего сословия и положения.
Как ни странно это сейчас говорить, но ли Норд оказался не самым плохим «отцом» для приблудной девчонки. Да, он не любил меня и не скрывал своего отношения. Да, держался сухо и отстраненно. Но я не чувствовала ненависти к себе, скорее, холодное безразличие. При этом он никогда не отказывал ни в чем — ни в деньгах, ни в нарядах, ни в самых лучших учителях — и уж точно не обижал, даже голоса ни разу не повысил. И мужа нашел самого лучшего из возможных: молодого, красивого, титулованного, богатого. Он не трогал меня, пока я ему не мешала.
Война ожесточила герцога, заставила выбирать между чужим нежеланным ребенком и собственными планами. И он сделал выбор не в мою пользу. Отрекся с тем же ледяным равнодушием и спокойствием, с каким всегда держался со мной.
Очень тяжело, почти невыносимо считать, что от тебя отказался родной отец, поэтому я была благодарна маме за то, что она именно сейчас все рассказала.
Пусть это и останется только между нами.
Хватит, пообщалась я уже с высшими, больше нет ни малейшего желания. От того, что я узнала правду, ничего не изменилось. У меня есть имение, планы на дальнейшую жизнь, и алхорам в ней не место.
Я спрятала медальон на груди, наглухо застегнула ворот платья и постаралась, хотя бы на время, забыть об этой истории. А потом маме стало хуже, и посторонние мысли окончательно выветрились из головы. Остались лишь неотступная, гнетущая тревога и страх за маму.
В последние дни она совсем ослабела, приходила в себе все реже, словно, сообщив мне об отце, расплатилась со всеми долгами и перестала бороться за жизнь. Даже отвары Зоры уже почти не помогали. А однажды ночью я проснулась от болезненного стона.
Маму лихорадило. Она вся горела, металась в беспамятстве, бредила. Звала то меня, то Уну, то свою мать, мою покойную бабку. Несколько раз я слышала имя Неда. А иногда у нее вдруг резко перехватывало дыхание, и, тогда мне в ужасе начинало казаться, что еще миг — и оно совсем оборвется.
Срочно вызванная травница только головой покачала.
— Я сделала все, что в моих силах, девочка, теперь остается только ждать. Если к завтрашнему дню жар спадет, хорошо. Справилась, значит. Переборола. Смогла. Дальше дело пойдет на лад.
— А если… нет?
Женщина не ответила, отвернулась, пряча лицо, и я помертвела.
— Молись, деточка, — произнесла она через несколько мгновений оглушающей тишины. — Проси Каари сжалиться. Больше ты матушке сейчас ничем не поможешь.
Зора так и не ушла домой, за что я была ей очень благодарна. Она осталась на постоялом дворе, и время от времени заходила к нам — проверяла состояние больной, по глотку вливала ей в рот лекарства, окуривала душистым травяным дымом.
Я всю ночь провела у постели мамы. Не отрывая от нее взгляда, опускала кусочек холщовой ткани в миску с холодной водой, а потом протирала раскаленный от жара лоб. Снова… Снова… И снова… Вода быстро нагревалась, я поднималась, чтобы поменять ее, и все повторялось сначала.
Уна пыталась помогать, но сама была еще слишком слаба и быстро свалилась без сил, забывшись тяжелым сном.
К утру маме не стало лучше, а я… Я слишком устала, чтобы думать о плохом, да и вообще о чем-либо думать. Прошедшая ночь полностью вымотала меня, опустошила, и я просто сидела и смотрела… То на маму, то на окно, за которым занимался серый, хмурый рассвет. Или он казался мне таким?