Господь и покойник - стр. 7

– И что ты собираешься делать?

– Ехать после еды за шубой. А ты?

– Не заговаривай мне зубы!

– Жить посмертной жизнью, или как это называется. Короче говоря, все то же. Не бойся, я никому ничего не собираюсь сообщать. Раз жизнь и смерть – одно и то же.

– Я бы на твоем месте сходила к толковому психиатру.

– Зачем? Чтобы он убедил меня, что я жив? Так я и так, как Ленин: живее всех живых.

– А если это начало чего-то серьезного?

– Что может быть серьезнее смерти? К тому же покойниками занимаются не психиатры, а патологоанатомы. А к патологоанатому я не хочу.

В ответ Валюша пробурчала что-то неразборчивое. На этом наш разговор закончился. Валюша демонстративно на меня сердилась, и в таком состоянии ее лучше было не трогать. Оттаяла она только в магазине, где кроме шубки мы купили ей отличные сапожки под эту шубку и сумочку. Премия должна была все покрыть, а если нет, то и хрен с ним. Что точно не стоит откладывать на потом, так это радость.

Вернувшись, мы отпраздновали покупки, выпив по бокалу хорошего вина, и отправились спать. Но мне было не до сна. Посмертная эйфория требовала выхода, и я набросился на Валюшу. Сначала я зацеловал ее буквально с ног до головы, затем заставил ее кончить мне в рот, после чего истязал ее еще минут сорок.

– Ты не сильно шустрый для покойника? – довольно спросила она, когда я рухнул рядом с ней, не забыв о посткоитальных поцелуях.

– Ничего нет прекраснее смерти, – процитировал я Калугина и провалился в глубокий сон.

Проснулся я от кошмара: мне приснилась вечность.

Утром у проходной я столкнулся с шефом. Судя по его лицу и характерному запаху изо рта, он был сильно «после вчерашнего».

– Зайди ко мне, – сказал он.

– Хорошо. Когда лучше зайти?

– А давай прямо сейчас. У тебя неотложных дел нет?

– До пятницы я совершенно свободен.

– Вот и хорошо.

В кабинете мы поговорили минут пять для приличия о работе, затем шеф достал из холодильника бутылку коньяка лимон, сахар и кофе. Посыпанный сахаром и кофе лимон был любимой закуской, не помню уже какого русского царя. И пусть пижоны сколько угодно утверждают, что так коньяк пить нельзя. По мне так цедить крепкое пойло глотками – сущее издевательство над собой. Лимон делает употребления коньяка исключительно приятным занятием.

После первой рюмки шеф оживился.

– Ты не задумывался о том, что в системе эксплуатации человека человеком что-то не так? – спросил он, ставя на стол коробку с сигарами. – Угощайся.

– Спасибо. Честно говоря, не думал. А с ней что-то не так?

Насколько я разбираюсь в эксплуатации, эксплуатация – это присвоение результатов чужого труда. Правильно?

– Наверно, – согласился я, не в силах вспомнить правильное определение этого достойного процесса.

– И когда тот же плантатор присваивает себе выращенный неграми урожай, тут все нормально, – продолжил он, – тут мы видим наглядный пример эксплуатации в действии. То же самое наблюдается в отношениях помещика и крестьян, владельца и работников завода и так далее.

– Согласен.

– А теперь скажи мне, что производим мы?

– Мы не производим. Мы впариваем. В наш век это весьма важное дело, – нашелся я.

– А вот тут ты ошибаешься. Впариванием, как ты сказал, занимается какая-то пара отделов. Мы же с тобой, как и большинство менеджеров на нашей планете занимаемся отчетотворением. А какая от этого прибыль? Никакой.