Городская цыпочка на деревенском выгуле - стр. 8
Когда она обернулась, Ежоворукавицын исчез. Ну и слава богу.
Аня выудила из сумки шелковую розовую пижаму, которая представляла из себя бриджи и маечку с кружевными оборками. Ее она купила в Париже полгода назад. Ух! Наконец-то можно будет расслабиться, а то ведь в плацкартном вагоне в таком не поспишь.
Ванную комнату Аня оценила по достоинству: темно-коричневый и бежевый кафель, белоснежная сантехника, блеск хромированных деталей. Идеально чисто. А она-то думала, в деревне такого быть не может.
– А тут вполне себе можно жить, – улыбнулась своему отражению в зеркале Аня. Теперь предстоящий год вдали от Москвы ей уже не казался таким пугающе страшным.
Спать Аня легла, когда не видный за лесом горизонт стал бледнеть и окрашиваться предрассветными красками. Она натянула на глаза темную маску, сладко зевнула и приготовилась видеть долгие прекрасные сны…
Глава 5
– Вставай! Вставай же! – ругался Лев, пытаясь растолкать Аню.
Она что-то сонно пробормотала и перевернулась на бок, одеяло с Ани чуток сползло, открыв взгляду Льва что-то несусветно розовое в кружевах. Твою ж мать! И зачем он только подписался на это дело. Своих забот ему, что ли, мало было? Черт дернул согласиться на уговоры ее папаши!
Лев, больше не церемонясь, сдернул с девушки одеяло, а затем и темную маску, закрывающую ее глаза. Аня их тут же распахнула и уставилась на Льва, ничего не понимая. Вот глупость голубоглазая.
– Уже третьи петухи пропели, вставай давай!
– Третьи петухи? – ахнула Аня.
Про петухов он соврал: те пропели еще в четыре утра, а уже шестой час доходит, но ждать дольше ему было некогда.
Аня, словно ребенок, потерла кулачками глаза и села в кровати. Взору Льва предстала маечка с таким низким вырезом, что оттуда на него призывно уставились спелые, кругленькие, словно дыньки, груди. Ёшки-матрешки! Он отвел взгляд.
– Собирайся давай, некогда мне с тобой возиться.
– Так рано еще… А я только легла.
– Ты в деревне, твою мать, – выругался Лев, разозлившись то ли на Аню, то ли на ее подмигивающие ему груди, то ли на свою неожиданную реакцию от лицезрения этой самой груди. – Чтобы через пять минут была готова.
Лев вышел, даже не закрыв за собой дверь. Испугался, что она снова заляжет спать. Знал он таких Ань. На одной из них сам когда-то был женат, да, слава богу, жизнь устроила им проверочку, все поставив на свои места.
Лев был бизнесменом. И каких-то одиннадцать лет назад весьма преуспевающим бизнесменом. У него был свой строительный бизнес, который неплохо развивался. Обороты год от года росли, а потом – швах! – все улетело в тартарары. То один провал, то второй, то третий. Прибыль таяла – расходы росли. С каждой неудачей друзей у Льва становилось все меньше, да и желания продолжать вариться в столичном вареве тоже. Он понял, что ему все это надоело. Захотелось вдруг обратно, к корням, в деревню. И тогда Лев продал остатки своей строительной фирмы и уехал на малую родину, в Сморчки. Деревня эта хоть и была у черта на рогах, но автобусное сообщение с ближайшими городами и районным центром имела регулярное. Да и места здесь были хорошие. Земля плодородная. Лев взял, да и вложил все деньги, вырученные от проданного бизнеса, в собственную молочную ферму. Сначала было сложно наладить весь процесс, но он ведь коренной сморчковчанин. Отец его хозяйство держал, а до него дед, а до деда его дед. Издавна Ежоворукавицыны были крестьянами. Крепкими, зажиточными. Прадеда его в тридцать первом году раскулачили, а теперь вот он, Лев, вернул себе старые земли, новых прикупил, завел хозяйство. Видно, в крови все это бурлило, ждало и наконец проявилось: дела на ферме пошли хорошо, но было тяжело, особенно первые пару-тройку лет. Сейчас Лев и сам не знал, какой леший его дернул сунуться в московский бизнес? Ферма его под названием «Ежовка» была хоть и небольшая, но продукцию поставляли во все большие магазины области: молоко, сметана, кефиры и ряженка, творог, яйца, сгущенка. Но главная его гордость – сыр. Вот что у него с руками отрывали.