Город за рекой - стр. 26
– Если я правильно понимаю, – сказал Роберт, – здесь собрано все существенное из когда-либо задуманного людьми и записанного на их языках, то есть совокупность всех истинных преданий. Кладезь духа и западня!
Перкинг приподнял левую руку, так что стала видна красная шелковая подкладка широкого рукава. Указательный палец ассистента смотрел вверх, он словно хотел изобразить в воздухе какой-то знак, но только повторил:
– Кладезь духа и западня! Как метко сказано! Достойно самого Курцико. – Он медленно опустил руку и продолжил: – Отношение человека к обыденности, любви, смерти, к начальству, истине и божественному закону, как вам известно, подчинено устойчивым ритуалам, в том числе и в смысле выражения. Точно волны, они ритмически повторяются во временно́й целостности. Они всегда – Сейчас, то бишь настоящее. Тот, кто однажды обрел перспективу, видит соответствия отдельных периодов и вклада народов. И тогда выясняется, что любая запись, будь то песня, идея, изображение или описание, имеет свое отражение и образец в духовном пространстве. Новое не всегда превосходит старое силой и глубиной. Это облегчает нашу задачу. Однако я утомляю вас сведениями, которые для вас, ученого, комментариев не требуют.
– С чем бы и с кем бы я здесь ни сталкивался, – сказал Роберт, – я всякий раз извлекаю урок. Так было со мной уже в Префектуре, когда я слушал Верховного Комиссара.
– Верховный Комиссар, – тут ассистент Перкинг почтительно склонил голову, – один из великих на этой земле. Что́ мы, ассистенты, рядом с ним?
– Будьте добры, – сказал Роберт, – расскажите мне побольше об Архиве.
– Его суть можно обрисовать лишь в общих чертах, – снова заговорил Перкинг. – Конечно, в трудах философов, поэтов, ученых наблюдателей он содержит совокупность прошлого, но к этим фундаментальным идеям творческого процесса на земле в неменьшей степени примыкают и все письменные свидетельства, запечатленные кем угодно в письмах, дневниках, посмертных рукописях и записках, коль скоро в них, – эти слова старый ассистент особенно подчеркнул, произнеся их с расстановкой, – коль скоро в них человеческая судьба представлена как пример судьбы космоса.
Роберт довольно долго молчал, однако же неотрывно смотрел старому ассистенту в глаза.
– Только вот, размышляя обо всем об этом, – наконец проговорил Роберт, – я задаю себе вопрос, какая инстанция вправе и в состоянии судить, имеет ли некое свидетельство ценность или нет. Если не ошибаюсь, речь здесь идет о бессмертии, о нетленности. – Не обращая внимания на почтительные кивки ассистента, он с живостью продолжил: – Каждый, кто относился к своей работе серьезно, отдавал ей все силы, всю жизнь. Одно производит воздействие сию минуту, но в ходе времен утрачивает яркость. Другое же, для современников незначительное или туманное, потомки гордо превозносят.
– Все написанное, – учтиво вставил ассистент, – претендует на долговечность. Фиксирует данный момент. Однако можно полагать общеизвестным, что зачастую пишущим движут воля, честолюбие, желание показать себя, а порой – безотчетное стремление приобщиться к восторгу жизни, жажда высказаться, аффект или накопление знаний. Личное, субъективное бессмертным не бывает, а если бывает, то лишь кратковременно. Только когда устами человека глаголют властные силы, слова его раскрывают свой творческий потенциал. Лишь анонимное обладает неким бессмертием. Но есть ли человек орудие добрых или злых сил, сосуд божественного или демонического, познанию смертного недоступно. Современники, господин доктор, охотно предаются на сей счет иллюзиям, да и умозаключения потомков не всегда справедливы. И все же… есть инстанция, решающая, что́ необходимо сохранить и на какой срок. Одна-единственная ответственная инстанция, где вы сейчас и находитесь: Архив.