Город вторых душ - стр. 8

В палате никого не было, в остальных тоже. Оставались душевая и туалет. Вода не лилась, но Север все равно постучал, чтобы не испугать маленького Владика, если он все-таки там, и стал очень медленно открывать дверь.

Маленький Владик висел на железном крюке для одежды с обратной стороны двери. Он был легким, поэтому повернулся вместе с ней. Внизу стоял табурет – видимо, чтобы встать на него и подцепить себя к крюку брючным ремнем. Он сгибал колени: чем более глубоким становился обморок, тем ниже он опускался. Его язык и глаза выдались вперед, лицо потемнело до синевы. Он висел, вытянувшись по струнке, совершенно мертвый.

Север подтащил табурет, встал на него и обхватил маленького Владика руками. Тот действительно почти ничего не весил, или так только казалось. Север стащил его на пол, ослабил петлю ремня и рванул на улицу. Удача – вожатый Олег как раз бежал навстречу за оставленным в корпусе телефоном…

Маленький Владик вышел из комы спустя четыре дня, заговорил – через неделю. Примерно тогда же его мама попросила Севера приехать в больницу и навестить друга. Они не дружили, но Север не посмел отказать. Мама Владика пыталась сунуть ему денег и все время повторяла: «Оздоровительный лагерь, ведь это же оздоровительный лагерь…»

Говорить было не о чем. Север сидел рядом с кроватью, положив руки на колени. Интересоваться делами – глупее не придумаешь. Он спросил, помнит ли Владик что-нибудь о произошедшем.

– Про… Влада? – переспросил тот.

– Нет, про…

По-дурацки получилось. Лучше бы о делах спросил…

– Я все помню, – сказал он и взглянул ясно-ясно. – Сначала было хорошо, как от «собачьего кайфа». Это такая игра. В нее нужно играть вдвоем. Ты себя немножко душишь, а кто-то следит, чтобы не перетянуть. Надо резко ослабить веревку. И тогда видишь мультики. Я маму видел, и какие-то синие кубики, еще как прошлым летом ездили в деревню… Но в лагере я ничего не видел. Сначала стало легко, как дома под одеялом, а потом я стал падать. Голова закружилась, все свистело. Было очень плохо. Я хотел пошевелиться, но не смог, как будто сидел в скафандре. И падал все быстрее, быстрее. А потом увидел тебя – как ты пришел, стал меня снимать и убежал. Ты выглядел таким испуганным. Я хотел тебе сказать, что я живой, ничего страшного, но ты уже ушел.

– Но ты не был живой.

– Я знаю. Я видел, что там.

– Там?..

Мама Владика заглянула в палату, чтобы напомнить о времени, – ему нельзя было перенапрягаться.

– Я туда не хочу, – сказал он на прощание. – На изнанку города. Но мы все туда попадем.

Почему я, Господи?..

Дорога лентой стелилась под колеса. Далеко впереди, над лесом, набухла и продолжала расти розовая шишка восходящего солнца. Небо светлело. Северьян улыбнулся наступающему дню, которого он не увидит, и вернулся мыслями к Владику – где он и что с ним теперь? «У них, сучат, это “собачий кайф” называется». Самоудушение. Игра в асфиксию. Вот почему ему казалось, что он должен помочь девочке Руденко или хотя бы попытаться – искупить вину свою, что ли… Мама, деревня, синие кубики. «Бес в нее вселился». Господи, почему я?

Что-то стремительное, черное и громкое мелькнуло в зеркале заднего вида. Он пригляделся – двое на мотоцикле. Пьяные, что ли? Байк кидало из полосы в полосу. Не успел Северьян прикинуть вероятность разминуться после очередного виража, как тот вылетел из слепой зоны и вильнул наперерез. «Черти, – ругнулся Северьян, выворачивая руль вправо. – Черти, подре…»