Город с львиным сердцем - стр. 2
Все ждали дождя. Но вместо дождя пришла песчаная буря.
Под мрачным почерневшим небом она вдруг, после похожей на молнию вспышки, обрушилась со всех сторон разом, преодолела городские стены и начала грузной лавиной переваливать через них своё богатство. Песок сыпался на мостовые, где должны были быть лужи для клерков, в прокопанные и утрамбованные канальцы вдоль улиц, где обычно пускали кораблики дети, на цветочно-клубнично-мятные балконы хозяек и в дымоходы домов, где собирались вязать старушки. Песок был повсюду. Он не кончался.
Последнее, что успели передать с радиобашни, прежде чем самум сломал её антенный шпиль, было: «Все города Песчаной долины уже засыпаны полностью, их радиостанции молчат». Слова эти – «радиостанции молчат» – и стали тем, после чего люди бросили откапывать свои заваленные двери. Большинство просто сели по диванам, обнявшись и зажмурившись. Иные же, найдя крючья покрепче, привязали туда верёвки и забрались на стулья. Потому что радиостанции Песчаной долины, где смыкались Пять графств, имевших своей серединой Город-на-Холмах, никогда не молчали, даже ночью изливая в небо музыку или таинственное бормотание читаемых вслух книг. Никогда не молчали.
Ещё по радио успели передать, что песок, как казалось учёным (пока они ещё были живы, им вроде бы так казалось), идёт с краёв Долины, накрывая её, как огромная крышка могла бы накрыть кастрюлю, – поднимается из-под фундамента Обережной стены. Ведь вся долина стояла когда-то именно на песке, и от него она оставила себе имя, засадив бесплодную землю садами и испещрив колодцами. Теперь песок возвращался.
Город-на-Холмах стал последним из заживо похороненных, и его не спас тот, кто спасал всегда. Не откликнулся, хотя золотые ракеты пустили, уже когда упали первые песчинки. Ракеты сверкали, взрывались, кричали десятком голосов. Но тот, кого ждали, не явился.
Когда всё закончилось, всё-таки пошёл дождь – самый настоящий ливень, на который тут и не надеялись. Потоки его точно донесли бы кораблики до моря, а старушки за время этой непогоды связали бы целые шарфы, а то и свитера. Но дождя уже некому было ждать, некому было встречать его и радоваться или досадовать. Город исчез. А мальчишка – его ослабшая, едва живая душа – шёл по размокшему песку, оставляя цепочку неглубоких следов. Кричал и звал:
«Кто-нибудь! Хоть кто-нибудь!»
Потом охрип, закашлялся, замолчал. Понуро брёл, глядя под ноги, ещё какое-то время и наконец упал навзничь, задохнулся от слёз. Дождь лил, песок становился всё плотнее, одежда мокла, но мальчик не замечал холода. Дышалось всё хуже, по костям словно бежали трещины, в груди догорало что-то, прежде золотое, ослепительное и полное силы, а теперь готовое погаснуть. Память становилась зыбкой, мутнее грязной воды.
«Где я? Кто я? Почему я больше… не хочу жить?»
В последнюю минуту перед беспамятством мальчишка увидел впереди смутную фигуру. Человек был высоким, в руке у него что-то знакомо светилось. Тоже золотое. Ослепительное. Полное силы.
«Он. Он явился! Он всё исправит…»
Окликнуть не вышло: мальчишка только вытянул руку и так рухнул снова; в рот попал песок, заскрипел на зубах, а мутная вода памяти заволновалась: «…исправит что?»
Больше мальчишка не поднимался и только смотрел, как человек растворяется в дожде. Последним исчез росчерк чего-то, что человек держал. Какого-то жезла, посоха.