Горький вкус соли - стр. 59

Варя расплакалась, закрыв лицо ладонями.

– Ох, чует моё сердце, сикось-накось всё пошло. Где-тось передёрнуло не в ту сторону… Господи, где ж я оплошала? Господи, прости. Прости, Господи.

Чёрные капли растёкшейся туши падали на скатёрку, превращаясь в каракатиц.

«Поторопиться надо, а не реветь, там же Галька с Тишкой играют», – она наспех вытерла лицо полотенцем и метнулась в комнаты.

Галя и Тишка сидели в горнице на полу, делали уроки.

– Робятушки, голубчики, спать надо ложиться.

– Почему? – удивлённо спросила Галя, посмотрев на часы. – Ведь только семь.

– Давайте, побыстрее, не вошкайтесь, – сказала Варя, торопливо собирая учебники с пола, взяла Тишку за руку и повела в мальчишечью, раздевая его на ходу.

– Не хочу спать, – взбунтовался Тишка. – Рано ещё.

– Тишка ты мой, Тихонечка, миленький, надо, надо, милый сегодня пораньше лечь. Завтрева сыспоране подыматься, – она уложила сына на кровать и помогла ему снять штаны.

– А когда Саша придёт?

– Саша-то? Дак Саша попозже воротится. К деду пошёл, скоро воротится. Хочешь, сахарную голову тебе принесу?

– Хочу, – Тишка тут же передумал капризничать, взял машинку в кроватку и смирно лёг, ожидая внезапно обещанный кусок сахара.

– Сейчас, милый, сейчас.

Варя вышла из мальчишечьей светёлки. В горнице стояла Нина, руки – в боки.

– Зачем спать так рано?

– От пошто ты так со мной, а? Ты же у меня старшая, девка, понимать-таки должна, – и новые слёзы стали проделывать дорожки в размазанных чёрных кругах под Вариными глазами. – Лучше бы подсобила уложить всех.

Нина ужаснулась от маминого вида, казалось, та постарела на десять лет за полдня после того, как она видела её на улице, – молодая, цветущая, сияющая, она вдруг превратилась в сутулую, уставшую женщину с растрёпанными волосами, потёкшей тушью, в вечном выцветшем, в пятнах, фартуке.

«Что я наделала… Это всё из-за меня», – подумала Нина.

На маму было невозможно смотреть. Сердце будто сжалось в комочек от боли, затаилось, отказываясь стучать.

– Я уложу всех. Иди. Только спать я буду на чердаке. Всегда теперь, – она развернулась и пошла в девичью светёлку, чувствуя, как мама крестит её вслед.

– Ложись спать, – сказала она Гале, сворачивая одеяло и простыню. – И чтоб ни звуку мне. И за Тишкой посмотри, если что.

– А ты далёко?

– На чердак.

– А Сашка?

– Не придёт.

– Почему?

– У деда он. Навсегда теперь.

– Что случилось?

– Просто ложись. Все вопросы – завтра, – Нина открыла окно и выпрыгнула во двор.

– Как ты на чердак-то залезешь? – Галя высунулась вслед за ней.

– Как-как, жопой об косяк. По приставной лестнице, как ещё. Дай-ко лучше бельё моё.

Галя подала сестре свёрнутое рулон постельное бельё, Нина подхватила:

– Если что не так – позовёшь меня. Помнишь, где вторая лестница на чердак? Окно будет открыто.

– Я боюсь по приставной лестнице.

Старшая сестра посмотрела на младшую в упор. Глаза Нины отражали северное небо: серое, холодное, колючее. И сейчас зрачки её сузились, превратились в тонкие острые жала, прожигая насквозь и угадывая все Галины трусливые мысли. Та не выдержала, отвела взгляд.

– Позовёшь, короче, – сказала Нина и ушла.

На часах, в большой комнате, пробило полночь. Сашке не спалось. У деда на полатях было душно. Он в очередной раз повернулся на другой бок и уткнулся носом в выложенные рядами дозревающие помидоры.