Горький вкус соли - стр. 45

«И стекло сам вставил?» – продолжала она размышлять, подойдя к столу.

Её внимание привлёк вырезанный из дерева миниатюрный комодик с выдвижными ящичками.

«Ничего себе! И это сам сделал! – поколебавшись с секунду, Нина не удержалась и открыла верхний. В ящичке аккуратной стопочкой лежали потрёпанные, но бережно разглаженные купюры по рублю и блокнот. Нина пересчитала деньги. ― Пятнадцать рублей. Ого! Это он столько уже зарабатывает!»

Нина открыла блокнот ― желтоватые рыхлые страницы были испещрены аккуратными записями в столбик:

«27 марта – Карпыч – скамейка – за доски для крыльца – в расчёте;

9 апреля – Михалыч – короб – 2 руб. – в расчёте;

15 апреля – Ванька – пестерка – 3 руб. – в расчёте».

Нина положила всё обратно ровно, с любовью провела ладошкой по столу, по комодику. На что бы она ни смотрела, чтобы она ни трогала, всё её восхищало. Казалось, что каждый предмет был особенным, каким-то умным; даже лежали вещи как-то продуманно, точно; и всё пропиталось солнцем и запахом свежеструганного дерева.

На верстаке она увидела ещё одну вещицу.

«А, так это шкатулка, на заказ», – подумала Нина и подошла.

Между тисками, встроенными в верстак, и инструментами, подвешенными к стене, стоял маленький сундучок. На крышке были вырезаны молодые берёзки, деревца – будто живые: стволы тоненькие, с чечевичками, а листочки друг к другу так и жмутся, словно на ветру трепещут. А по центру сундучка, между деревьями – тропинка, а на ней выжжена девушка, идёт в берёзовую рощу, худенькая, в платье, босиком, с длинными распущенными волосами. Нина зачарованно погладила шкатулку, пробежалась пальчиками по листьям берёзок, по волосам девушки.

«Будто живое всё…» – прошептала она и стала ощупывать кустики земляники с ягодками, высеченные по бокам шкатулки, как вдруг её пальчики наткнулись на замок. Нина взяла шкатулку, потрясла ею в воздухе и услышала внутри лёгкий стук. Она закусила губу.

«Хоть бы одним глазком взглянуть… Где же ключик? ― Нина окинула взглядом верстак, инструменты, вернулась к письменному столу, заглянула в каждый ящичек, но ничего не нашла.― Шило! Шило подойдёт», – она воткнула толстую длинную иглу в замочек, повертела из стороны в сторону и… что-то щёлкнуло.

Затаив дыхание, Нина подняла крышку. На дне лежала маленькая бордовая бархатная коробочка. Нина открыла её. Крошечные розовые камушки на тонких ажурных дужках-стебельках блеснули, заиграли в свете солнечных лучей.

– Ух ты! Золотые, поди… – восхищённо прошептала она и вытащила серёжку. К ней прицепилась вторая и повисла на скреплявшей их ниточке.

«Надо примерить», – Нина огляделась по сторонам. Простая деревянная свежевыструганная койка, чурбаки, заготовки досок. Зеркала, конечно, здесь и не могло быть.

«Быстренько посмотрюсь и обратно», – решила она и побежала с чердака вниз, зажав серёжки в кулаке.

Большое зеркало маминого шифоньера отразило худую белобрысую девочку в выцветшем ситцевом платье с надшитым подолом. Нина подошла поближе и приложила серёжку к уху. Камешек задорно сверкнул, будто подмигивая. Ей показалось даже, что она изменилась, стала похожей на девушку, а не на пацанёнка. Её серьёзные голубые глаза засияли, повеселели, она улыбнулась.

Вдруг с улицы раздалось протяжное мычание. Нина подскочила к окну. По дороге шагал паренёк, щуплый, растрёпанный, весь какой-то разболтанный, в серых холщовых штанах на подтяжках. Он вёл за собой тощую корову. Та медленно шла по пятам хозяина и мотала хвостом из стороны в сторону, отгоняя оводов. Когда они поравнялись с домом, Нина узнала его. Это был Мишка, сын Андрея Михайловича, того самого, которого сосной давеча придавило. Отец до сих пор лежал в больнице, в Харовске, а мать Мишки ещё при родах умерла. Вот и остался он дома один.