Горький вкус соли - стр. 17

Сашка, стоя в проёме кухоньки, которую и кухней-то назвать было сложно: жалкий закуток, отделённый от комнаты тщедушной, чадившей печуркой и ситцевой занавеской, бросил с порога:

– Эй, малышня! Чешите сюда, что покажу!

Брат и сестра тут же подскочили. Сашка достал из-за пазухи четыре ровных кусочка сосновой коры, каждый размером с ладошку.

– Что это? – спросила Галя, крутя щепочку.

Саша невольно обратил внимание на руки сестрёнок. У Гали – пухленькие, беленькие, а у Нины – худые, загорелые, все в царапинах и ссадинах, такие же, как у Сашки, только поменьше.

– Кораблики.

– Как кораблики? – не поверила младшая сестрёнка.

– Ну, мы приделаем к ним паруса – и станут корабликами.

Мама поставила на стол чугунок, из которого густо валил пар. Саша и Нина оторвались от ребятни и пошли к столу помогать. Наконец все расселись, мама разлила по тарелкам кипяток, подлила по ложке подсолнечного масла, тщательно отмеряя, чтобы всем досталось поровну, а затем уже села сама.

– С Богом, – она перекрестилась сама и перекрестила детей вместе со столом, насыпала в тарелку горстку порезанного сырого лука, раскрошила в неё же ломоть ржаного хлеба и зачерпнула первую ложку.

Дети тут же захрустели луком, застучали ложками по тарелкам. Только Нина уныло гоняла туда-сюда полупрозрачные редкие круги масла, плававшие в воде.

– Посоли, дочь, посоли. Вкуснее будет, – вздохнула мама.

Когда с кипятушкой было покончено, мама разложила всем по тарелкам картошку, сваренную «в мундире», принесла малюсенький кусочек сливочного масла, разделила его на четыре равных части и положила по одной каждому ребёнку. Еле заметный жёлтый кусочек тут же растаял и соскользнул на дно плошки. Саша, проводив его взглядом, спросил:

– А себе?

– Дак что себе, я на работе поела, – ответила мать.

Саша промолчал. Скорехонько закончив с картошкой, он первым встал из-за стола и сказал:

– Воды принесу.

– Принеси, принеси, – ответила Варя, устало улыбаясь. – Коромысло в углу стоит, за вёдрами.

– Знаю.

Галя залезла на полати под потолком. Нина зачерпнула ковшиком тёплой воды из ведра, гревшегося на печке, налила в таз и погрузила в него тарелки. Она уже заканчивала их мыть, когда вернулся брат с вёдрами воды на коромысле. Пот тёк ручьём по его раскрасневшемуся лицу.

– Ты пошто полные вёдра-то набрал? – спросила мама. – Сколько тебе говорено, по половинам носи. Ишь, взял моду! Надорвёшься же.

Саша, не обращая внимания на ворчание матери, пронёс вёдра к печке, стараясь не расплескать воду.

– Дров тебе там на два дня хватит, я наколол, – сказал он, вытирая пот со лба. – Сама не коли́. И молока завтра из дома принесу.

Мама молчала.

– Дак я пошёл, – сказал он, немного замявшись. – А то отец… сама знаешь…

– Иди, иди, – ответила мама и отвернулась, чтобы не показать наворачивающиеся слёзы.

Нина вытирала тарелки ветошью.

«Дурацкие тарелки. Ненавижу. Воноко Галька уже большая, пусть она и моет тарелки. Надо было с Сашкой дрова идти колоть», – злилась она. Больше всего ей не хотелось, чтобы брат уходил. Она разжала пальцы, и мокрая тарелка выскользнула и упала на пол. Все обернулись.

– Разбила? – испуганно спросила мама.

Сашка посмотрел на Нину. Та стояла, глядя на него, и даже не смотрела на пол.

– Я пойду с Сашей! – ответила Нина.

– Нет, – спокойно сказал Сашка. – Не разбила. И не пойдёшь. Со мной нельзя.