Горькая полынь моей памяти - стр. 15
Гори всё синим пламенем, ему необходимо увидеть синеглазую. Меньше половины дня прошло, а казалось – четверть века. До зубовного скрежета хотелось увидеть её, вдохнуть запах, притронуться к коже, провести пальцем по ключицам, ниже, под фривольную майку. Впиться в порочный рот жадным, таранящим поцелуем. Ух, как много всего хотелось Дамиру в минуту, пока он шёл по узкой дорожке от калитки с облезлой краской до перекошенной входной двери в дом.
Постучал несколько раз, дверь явно была отворена, но никто не отзывался. Дамир сделал шаг в дом, замирая на входе. Типичная прихожая, называемая по-простому «сени», была захламлена какой-то старой посудой, ветошью, обувью. В углу валялись босоножки Эли, их Дамир запомнил, когда разглядывал пальцы ног синеглазой, второй палец у неё был длиннее большого, так называемый «палец Мортона». Говорили, такая женщина будет управлять мужем. Интересно, получилось бы у Эли управлять Дамиром?..
Открыл дверь из сеней в дом, слева, сразу у входа – фанерная пристройка, даже обоями не обклеена, внутри короба подобие кухни – газовая плита, разделочный стол, обеденный. Напротив входа - печка, как памятник прошлому, газовое отопление провели в Поповку относительно недавно. Коттеджи построили раньше, и по изначальному проекту топились они дровами или углём, кто как приспособится. У печи стоял стол, за ним, на косом стуле, сидел мужичок – какой-то худой, высокий и нескладный, наполовину седой, с глубокими морщинами у рта и на лбу.
– Чего надо? – мужик посмотрел мутным взглядом на Дамира. Было ясно, что он сильно пьян, вряд ли вспомнит, что вообще кто-то приходил.
– Эля дома? – почему-то поздороваться Дамир не посчитал нужным, а мужик не придал значения.
– Спит Эля после дежурства, в зале, – Дамиру махнули в сторону одного-единственного проёма, ведущего внутрь дома, и равнодушно отвернулись.
Дамир прошёл всего три шага, одёрнув шторы вместо двери, остановился, осматриваясь. Нехитрый быт, Дамир встречал такой у некоторых сельских приятелей, он никогда не чурался бедности, друзей выбирал не по финансам. Простенькая мебель, металлическая кровать середины двадцатого века, эби спала на такой и никак не соглашалась менять на любую другую. На спинке стула висело несколько платьиц, на подоконнике стояли духи, валялась какая-то косметика, нехитрый женский скарб. На столе стопкой – книжки, вперемежку художественная литература и учебники, тут же половина шоколадки с миндалём, выделяющаяся яркой обёрткой в унылом царстве, и недопитая кружка молока.
А Эля лежала на кровати, той самой, металлической, на боку, обняв подушку в белой наволочке. В цветастом сарафане, с разрезом выше середины бедра – во сне подол задрался и приоткрыл гладкие стройные ноги, заканчивающиеся крутым изгибом бедра и выемкой талии. Налитая грудь призывно выглядывала в откровенный вырез сарафана. Эля, как почувствовав, что на неё смотрят, перекатилась, открывая внутреннюю, нежную, соблазнительную часть бедра, демонстрируя ряд родинок, убегающих под махонькие трусы с кружевом спереди.
Как часто впоследствии Дамир пробегал губами по этим родинкам, ныряя языком выше, оглаживая манящие места, где родинок уже нет.
Дамир присел рядом с кроватью, легко тронул руку Эли. Она мгновенно открыла глаза и какое-то время глядела расфокусированным взглядом на пришедшего, хмуря брови.