Гонки на дирижаблях - стр. 40
Игнатьев принимался рассказывать, что, когда шпангоуты обтянут промасленной тканью и надуют баллон горячим воздухом, тогда эта махина полетит, как воздушный шар.
В какой-то момент они начинали с опаской поглядывать на сынка Игнатьева. Они слышали, конечно, что он строит летательный аппарат, но разве об этом можно говорить всерьёз? Разве может человек поднять эту гору железа в небо?
– Но ведь воздушные шары летают? – спрашивал он их.
– Летают, но внутри них не сидит целый корабль!
– Но ведь и шар здесь будет больше, и даже не шар…
Парни качали головой, смеялись. Чудно. Но платят-то хорошо. Время проходило незаметно. Были убраны обугленные доски, балки, обрывки купола и тросов, искорёженные огнём трубы и обломки металлических конструкций. Постепенно вырисовался периметр старого каменного фундамента, в котором пустыми ямами виднелись углубления, оставшиеся от сгоревших деревянных стоек…
Полуотмытые зарядившим дождём рёбра «Севера» теперь как-то особенно сиротливо тянулись к свинцовому низкому небу над чёрной расквашенной землёй.
Игнатьев жадно рассматривал оголившийся, освобождённый от хлама остов дирижабля. Поглаживал холодный металл и молчал.
– Что ему сделается железу-то? – рассуждал за его спиной Уточкин. – Стоит целёхонький. Хоть сейчас в небо.
– До неба ещё далеко, – задумчиво ответил Игнатьев, – но стрингеры и шпангоуты – самая дорогостоящая часть «Севера» после двигателя. Я рад, что с ними всё в порядке.
– Это да.
– Кроме того, стены из клёпаного железа будут стоить недёшево. Но боюсь, что у меня нет другого выхода.
Афанасий Степанович присвистнул и покрутил удивлённо головой, однако, ничего не сказал, видя, что Игнатьев его не особенно слушает и занят своими мыслями.
– Не хочется, чтобы «Север» опять сгорел, – добавил мрачно Игнатьев.
– Где взять такие деньги, – всё-таки не вытерпел Уточкин и добавил хмуро: – Это, конечно, не моё дело…
– Уже взял. И пусть это тебя не беспокоит, Афанасий Степанович, – Игнатьев обернулся, – сегодня к вечеру прибудут стойки. Тебе с Глебом надо принять их и начать устанавливать. Меня не будет, – пояснил он, предугадывая вопрос, – буду в мастерской.
– Я думал, что вы с тех пор совсем забросили своё дело, – удивился, разулыбавшись, Уточкин, – кроме того, вы говорили, что будете работать у отца.
– Да, я хотел поработать у отца. Но… – Игнатьев пожал плечами и невесело усмехнулся, – я понял одну вещь, Афанасий Степаныч. Пока мы с отцом находимся на расстоянии, мы можем думать друг о друге с теплом и даже сожалеть о том, что наговорили сгоряча. Наше совместное пребывание всё это разрушает в один миг. Пусть пока будет так. Надеюсь, – вдруг хитро улыбнулся он, – мне всё-таки удастся поработать на отца, пусть даже он не будет догадываться об этом.
– Что это вы затеяли?! – удивился Уточкин, ёжась и пряча замёрзшие руки в карманы куртки от ледяного ветра. – Если ваш отец узнает, что я вам помогаю…
– Думаю, – засмеялся Игнатьев, – что мой отец доволен, что ты со мной. Ты единственный человек, которого он уважает в моём окружении.
– Ну… уж таки и уважает, – хмыкнул Уточкин, пряча довольную улыбку в усы. – Так что вы говорили про сегодня?..
Обычный каркасный остов, крытый железом, и больше ничего. Требуются только деньги и рабочие руки. Да и рабочие руки будут, если у тебя есть деньги. Но денег, вырученных от продажи золотого жука и богомола, надолго не хватило. Хоть Голландец и дал много больше, чем стоят на самом деле эти вещицы. Он всегда с удовольствием покупал у Игнатьева его летающие и прыгающие безделушки, а эти к тому же были золотые.